Мне тут же захотелось присесть. Голова горела. Во рту пересохло, а в крошечной комнате, казалось, не осталось воздуха, но не только от моего замешательства, но и от жары первого дня последнего месяца лета. Рубашка промокла на шее. А дыхание стало тяжелым.
Какое-то время в этой комнате жила мама. До того как я появилась здесь, в этих четырех стенах спала и мечтала девушка, которая впоследствии стала моей матерью. И я осознала, что стала одной из них.
Я вылетела из комнаты и бросилась в общую ванную на четвертом этаже – до нее оказалось ближе, чем до моей наверху. Но для этого пришлось переступать через разбросанные туфли. А еще выталкивать фиолетовые туфли на толстом каблуке, которые зацепились за порог и мешали закрыть двери. Но я все же закрыла их и заперла щеколду.
Одна из соседок Моне тут же забарабанила в дверь.
– Это же не твоя ванная! – закричала она. – Эй! Ты же знаешь, что тебе нельзя туда.
– Мне просто нужно попить, – крикнула я в ответ.
Она забарабанила в дверь, но я не открыла ее. А вместо этого включила кран и склонилась над раковиной, поливая холодной водой руки до локтя, чтобы охладиться.
Мама рассказывала мне, как вживалась в роль перед прослушиванием, перед большой ролью в том маленьком фильме. Она закрывалась в ванной, считая, что чем меньше комната, тем лучше, и становилась перед зеркалом. А затем говорила себе, кто она такая. Она смотрела на свое отражение и кричала на себя, пока не начинала верить в свои слова. И только спустя какое-то время, иногда быстрее, иногда дольше, выходила из ванной, веря, что стала тем персонажем, которого собиралась играть.
– А что, если это не срабатывало, – спрашивала я ее. – Что, если ты не верила себе?
– Тогда бы я все еще находилась там, – отвечала она.
Зеркало показывало мое отражение, на которое я с радостью не смотрела месяц. Казалось, что меня избили несколько часов назад, потому что синяки и царапины выглядели свежими и болезненными.
Девушка в коридоре продолжала барабанить в дверь, отчего та дребезжала в дверном проеме, но из-за засова не открывалась. Вскоре к ней присоединилась еще одна. И им обеим срочно понадобилось в ванную. Я открыла дверь, и они чуть не свалились на меня.
– Предоставляю ее вам, – сказала я.
А затем направилась к лестнице.
* * *Выбравшись на улицу, я пошла к воротам, которые вели в сад. Цепь висела не так туго, видимо, кто-то уже ходил в него после раскопок. Зеленый плющ, пробивающийся сквозь решетку высокого забора, жизнерадостно щетинился, словно кто-то – что-то – все еще был там.
Я повозилась с ключом, а затем откинула полицейскую ленту, позволяя ветру унести ее. Ворота открывались наружу, за ними виднелась пышная зелень. Как только я закрыла их, городская суета стихла.
Я поспешила в дальний угол сада к куче свежей грязи, на которой лежало надгробие, как будто кто-то пытался сделать так, чтобы скрывавшееся под ним там и оставалось. Подношения – монеты, камни, стеклышки, сувениры и безделушки, вырезанные из дерева фигурки и видавшие виды поделки – возвратили туда, где они лежали все это время, пока городские власти не потревожили эту землю. В пушистой траве виднелись растоптанные томаты черри и раздавленные вишенки. Ничего съедобного не осталось.
Могила была пустой, но кто-то постарался создать ощущение, что это не так. Я ходила вокруг нее и пыталась понять, о чем говорила Моне в своей записке. Она припрятала его под какими-то листьями? Или раскопала яму у надгробия и запихнула его глубоко, так что теперь мне понадобится лопата?
Но когда? Я наблюдала за ней с тех пор, как она спрыгнула с крыши, и до того момента, как она села в такси и скрылась вдали. И она не ходила в сад, чтобы спрятать кольцо для меня или чтобы позже забрать его.
Мне вдруг пришла мысль, что на самом деле я не знала ее. Мне лишь казалось, что я смогла уловить то, о чем она думала, разгадала ее диковинные планы и благие намерения. А ведь я не знала ничего существенного о ней. Да я и в себе еще не разобралась.
И именно тогда я заметила его.
На самом надгробии, где я уже точно смотрела, лежало что-то блестящее, переливающееся всеми немыслимыми цветами. Это казалось иллюзией. Опал выпал из оправы – серебряная лента была так изогнута, словно кольцо уронили, а затем наступили на него. Но он выглядел таким же, каким я его запомнила. Только в самом центре появились трещина и небольшой скол. Но в остальном он был цел, поэтому я аккуратно подняла его.
Я сжала его в кулаке, чтобы почувствовать его, а затем раскрыла ладонь и полюбовалась им в свете сада.
Опал переливался темными, но разными цветами, словно не мог определиться. И волшебство было в том, что он был не только черным. Он становился синим, словно сапфир, и красным, словно рубин. И фиолетовым, словно аметист. И оранжевым, как пламя огня. Он будто не понимал, что опасно быть таким многообразным.
Может, прежде чем стать украшением, он просто внезапно появился из-под земли, как нечто потустороннее и зловещее, красивое и жестокое, но прежде всего таинственное, словно живое и безжизненное одновременно. Я до сих пор не знала, как мама заполучила его восемнадцать лет назад. Как-то я спросила ее, откуда он, подарил ли ей его парень и был ли это мой отец, но она сказала: «О нет, что-то такое важное никогда не получишь от парня. Такое можно получить только своими силами».
Она сказала, что он спас ей жизнь. И я считала, что он помог спасти жизнь Моне.
Поэтому Моне и постаралась, чтобы кольцо вернулось ко мне.
* * *Когда я вернулась в дом, то наткнулась на бурное обсуждение. Сначала мне хотелось сбежать, но потом я увидела, что привлекло их внимание. И это оказалась не я. Никто не поздоровался и, скорее всего, даже не заметил, что я выходила на улицу. Никто не спросил, пыталась ли я найти Моне. Ее имя даже не произносили.
Девушки столпились в гостиной, стояли лицом к камину, перешептываясь, вытягивая шеи и толкая друг друга, пытаясь протиснуться вперед. Среди них была и мисс Баллантайн, топтавшаяся у входа, которая могла бы дотянуться до портрета рукой, но в то же время она словно опасалась притронуться к нему и испортить своими отпечатками пальцев.
Я не видела, что привлекло их внимание, но почувствовала, как изменился воздух в комнате. Он словно истончился. И почти не наполнял легкие.
Я покашляла, и Анджали повернулась ко мне. Она стояла позади всех, заламывая руки.
– Я просто хочу домой, – тихо сказала она.
Я
