Профессор натыкается на знакомое скопление темного стекла. Пивные бутылки. Для этого он и принес пакет.
Натаниэль не осуждает студентов за попойки и неизменную тягу пьянствовать в лесу, среди желтых сосен и толокнянок – все лучше, чем отираться в общежитии. Горы и звезды – компания куда более приятная. На лоне природы обретаешь уединение. Но оставлять мусор уже перебор – ребята взрослые, вполне могут прибрать за собой.
Натаниэль начинает собирать бутылки, как вдруг замечает неподалеку распростертый на земле силуэт. Паренек в армейской куртке, темных джинсах и теннисных туфлях лежит ничком на палой листве.
– Эй, парень! – окликает его Натаниэль.
Он садится на корточки, трясет спящего за плечо. От парня разит алкоголем, изо рта вырывается пьяный храп. Натаниэль застегивает ему куртку и поворачивает голову набок, чтобы парнишка не захлебнулся в собственной блевотине.
Уже из дома вызывает полицию:
– Там, в лесу, какой-то мальчик перебрал и не просыпается. – Он сообщает диспетчеру координаты. – Может, ему просто надо проспаться, но я подумал, вас лучше предупредить.
Овсянка. Апельсиновый сок. Пилюли от повышенного давления. Дочка Натаниэля списывает все на стресс. «Горе – тоже стресс», – говорит она по телефону из Сан-Франциско. «Как и возраст», – упрямо отвечает профессор. Все живые существа обречены на угасание.
Он открывает блокнот. Кто-нибудь другой назвал бы его дневником, но только не Натаниэль. Блокнот совсем маленький и легко помещается в ладони, эдакий компактный ежедневник на пять лет, где каждому дню отводится по строчке.
«Какой в том прок? – изумлялся Генри. – Что можно выразить одним предложением?»
Однако Натаниэлю это нравится – как будто отделяешь зерна от плевел, выхолащиваешь морскую соль из воды, как будто наслаждаешься совершенством простейшего химического уравнения. Он пишет быстро, особо не задумываясь – суть, привычка, действие: «Вчера навещал Генри. Идет на поправку, почти не кашляет».
Душ, спортивный пиджак, темные носки.
Позвякивая ключами от машины, Натаниэль убирает лекции в портфель и лишь тогда решает проверить почту.
Открывает первое письмо с пометкой «срочно»: Кара Сандерс, первокурсница с его семинара, умерла от неизвестной болезни, вероятно заразной, аналогичные симптомы выявлены еще у двоих. Подробности позднее.
Имя ничего не говорит Натаниэлю. Ему немного стыдно, хотя год только начался, всех не упомнишь. Зато всплывает полузабытое чувство – еще одна жизнь потрачена впустую. Студенты гибнут постоянно: самоубийства, передозировки, пьяное вождение. Раньше такого не было. Наверное.
Его почтовый ящик ломится от университетской рассылки с перечислением синдромов и мер предосторожности. «Занятия отменяются». «Университетский городок закрыт до последующего уведомления». Вечно они нагнетают, делают из мухи слона. Прошлой осенью приняли за снайпера парня с водяным пистолетом. За «утечкой газа» скрывается кипящий чайник на плите, а жуткий случай менингита зачастую оказывается единственным. Впрочем, это не его забота, поэтому Натаниэль отправляет студентам лаконичный имейл: «Сегодня урока не будет».
В доме становится тихо, даже слишком, слышно лишь шарканье ног по паркету. Минутная растерянность: куда податься, чем заполнить день?
Вскоре Натаниэль уже стоит в очереди в пекарню, где нет разговоров про болезнь, а после едет две мили к дому престарелых, на пассажирском сиденье лежит обернутый в бумагу миндальный круассан для Генри.
Здание виллы эпохи Реставрации впечатляет своими фонтанами, галереями и потрясающим видом на озеро. Раньше здесь помещался санаторий для богатых и больных туберкулезом, при других обстоятельствах им с Генри очень понравилась бы эта история. Однако во время каждого посещения Натаниэль угадывает в слабой мимике друга немой упрек: «Как ты посмел бросить меня в этой унылой дыре?!»
Сегодня все вроде бы как всегда: пациенты громыхают по коридору на ходунках, приглушенно смеются медсестры, в палатах надрываются телевизоры.
Пока Генри рассасывает, как леденцы, кусочки круассана, Натаниэль будет читать ему вслух любимые разделы «Нью-Йорк таймс». Перевернув газету, он с удивлением наткнется на небольшую заметку: слухи о событиях в Санта-Лоре распространяются, точно круги по воде. Людям нравятся трагедии, когда те случаются далеко и не с ними: маленький калифорнийский городок поразила непонятная сонная болезнь.
– Одна из моих студенток, – скажет Натаниэль.
Тогда Генри повернется, обратит на него непроницаемый взгляд. Разум Генри – косяк рыб, скрытый в мутной воде. Однако периодически кто-то дергает за леску.
Вечером из Сан-Франциско позвонит дочь Натаниэля. Он подождет, пока звонок переключится на голосовую почту. «Папа, это я. Смотрела новости, хотела убедиться, что ты в порядке». Натаниэль отправит ей на почту сообщение: «Все хорошо. Люблю тебя, папа».
8
Пятые сутки. Ребекка спит, к руке тянется капельница с физраствором.
Приоткрой Ребекка глаза в тот день, она бы увидела кардиомонитор в изголовье, четыре белые стены, две корзины цветов, пестрый шарик и распятия – распятия повсюду, родители привезли их вместе с Библией. Увидела бы у постели маму: лицо закрыто одноразовой маской, глаза ввалились, на лбу залегли морщины. Ребекка услышала бы мерный стук вязальных спиц – мать беспрестанно вяжет, чтобы занять руки, – и ее приглушенный, усталый голос по телефону: «Нет, ничего нового. Еще разбираются».
Однако глаза девочки остаются закрытыми.
Ежедневно из нее выкачивают кровь для дополнительных анализов. Врачи беспомощно качают головой, а в других палатах другие матери склоняются над спящими детьми и просто наблюдают, как те дышат, – наблюдают, словно за младенцами, которым работа легких в новинку. Эти подростки выглядят такими здоровыми, крепкими, на их щеках играет румянец, грудь равномерно вздымается и опускается, как метроном.
Больных уже пятеро.
Пока они живы, но с каждой секундой их срок убывает, время мчится вперед, но уже без них.
В тот же день в палату Ребекки приходит священник, вместе с родителями берет ее за руку и исступленно молится. Наложение рук.
Чувствует ли его Ребекка, чувствует ли жар ладоней на плечах, на лбу? Ощущает ли надежду, сосредоточенную в этих прикосновениях? Как знать. Ребекка по-прежнему спит.
Никто не подозревает об ином, вполне заурядном захватчике, проникшем в организм девочки. Лишь позже выяснится: крохотное скопление клеток стремительно зреет внутри, чтобы уже зародышем надолго обосноваться в утробе.
9
В прежние времена все, с чем контактировали зараженные, непременно сожгли бы, однако в современном мире функцию огня взяли на себя чистящие средства. Хлорка – может, где-то и уцелели привычные запахи общежития: ароматы парфюма и попкорна, пролитого пива и сигарет, но Мэй ощущает только хлорку, резкую и вездесущую, как флуоресценция.
Вслед за хлоркой на этаже воцаряются новые правила. Главное, никаких отлучек. Все это временно, утверждает руководство, ради вашей собственной безопасности. Кроме того, никаких посетителей и никаких занятий.
На работу тоже налагается запрет. Декан, у которой Мэй трудится няней, весьма недовольна. Кто будет сидеть с ее дочерью, выговаривает она по телефону. Мэй выражается слишком туманно, ничего не понять. Она робеет перед деканом, ее огромным домом, солидной библиотекой, ей неловко
