– Ладно, – сказал Лисин. – Ладно, сейчас всё будет…
Он опустил ружьё себе под ноги и достал из-за спины второй огнемёт.
Лисин смеялся. От души, от чистого сердца, легко смеялся. Лицо заливала кровь из отрубленного уха.
Он положил огнемёт на плечо и повернулся в сторону своего дома. Я не успел понять.
Выстрел влетел в окно.
Дом взорвался гораздо сильнее и гораздо красивее. Окна вынесло изнутри огненным ветром, брёвна стен подпрыгнули, и через них тоже выплеснулся огонь. И тут взлетела крыша, её вышибло вверх кипящим столбом, крыша перевернулась и рухнула в огонь. Стены разошлись, пламя, освободившееся внутри коттеджа, залило площадку.
И почти сразу взорвалось ещё. Мощнее. Видимо, газовые баллоны, хранившиеся в подвале. Или газгольдер. Весь огонь, горящие брёвна, плавящаяся черепица, куски пламени разлетелись по округе. Над тем местом, где был дом Лисина, повис клубящийся огненно-дымный гриб, он качнулся к реке и почти сразу же в обратную сторону, разделился на две части и пролился огнём на оказавшиеся под ним дома. По площади хлестнули мелкие обломки, плащ защитил меня, Светку зацепило, на правом плече разорвало куртку. Лисин устоял.
Пожары начались почти сразу, если на другом берегу загорался лес, то здесь занимались дома.
– Бегите! – крикнул Лисин. – Бегите! Спасайтесь, проклятые! Этой ночью в этот город сойдёт гнев! Только в этот раз это будет не его гнев, а мой! Мой!
Лисин захохотал. Он поднял ружьё и выстрелил из третьего ствола. В небо взвилась зелёная ракета.
Я подбежал к ним и поглядел на Светку.
Она улыбалась. И я улыбнулся ей.
– Ну что? – спросил я.
– Кажется, получилось, – сказала Светка.
– Мне тоже так кажется.
– Пойдёмте!
Лисин схватил нас за руки и поволок куда-то в проулки. В одном из них курлыкал дизелем мощный американский пикап, за рулём сидел парень, сильно похожий на самого Лисина, видимо, сын.
– Это Михаил, – представил Лисин. – А Петька у переправы, понтоны наводит. Ну что? Садитесь!
Мы забрались в машину, и Михаил сразу надавил на газ. Водил он лихо и агрессивно, нас мотало по тёмным улицам, подкидывало на ухабах, трясло на грейдере. Через пять минут мы были уже за городом.
– Как? – спросил Михаил.
– Нормально! – ответил Лисин. – Лучше не бывает! Красота!
Он достал из кармана комбинезона фляжку, вытянул зубами пробку, хотел выпить.
– А пить вам больше не стоит, – сказала Светка.
– Да?
– Да. Не стоит. Надо поберечь здоровье.
– Для чего? – не понял Лисин.
– Впереди у вас ещё много дел, – сказала Светка.
– Да какие у меня впереди…
– Впереди у вас много очень важных дел, – с нажимом повторила Светка.
Лисин почесал себя по щеке.
– Впереди у меня много важных дел, – произнёс Лисин.
Он заткнул пробкой фляжку, опустил стекло и вышвырнул фляжку из машины.
Михаил одобрительно кивнул.
– Впереди у меня много важных дел, – сказал Лисин уже утвердительно.
– Не шевелитесь-ка! – приказала Светка. – Я сейчас…
Светка протянула руку и коснулась круглой раны, оставшейся на месте лисинского уха. Кровь вспузырилась и засохла, и больше не текла.
– Щекотно… – улыбнулся Лисин.
Я ухмыльнулся. Светка могла бы чуть подождать, а то так сразу. Ладно, ей простительно. Она вон сколько дней терпела, все руки расчесала. Так что пусть немного побалуется.
Михаил прибавил скорость. Мы пролетели мимо крайних городских домов, и мимо сараев, мимо стелы с гербом, и мимо сожжённых чёрных полей и выехали на высокий речной берег, с которого просматривались Холмы. Машину затрясло слегка, Михаил затормозил, выглянул. Пробило колесо. Лисин перезарядил ружьё, а я на всякий случай проверил обрез.
Лисины вышли из машины и принялись менять колесо, мы со Светкой остались в салоне.
Я поглядел на Светку.
– В конце концов, это может быть гвоздь, – сказала она. – На дорогах полным-полно гвоздей.
Может, и гвоздь, не стал спорить. Но на всякий случай обрез переложил под руку. Светка усмехнулась.
– Марсик, ты меня удивляешь, – сказала она. – Ты же верил в сталь и соль, с каких это пор ты вдруг поверил в порох?
– Это, оказывается, очень удобно, – ответил я. – Патроны легко снарядить солью и стальными шариками.
– Деградируешь, Марсик, – усмехнулась Светка. – Впрочем, я так и знала, что ты рано или поздно скатишься до огнестрела.
– Мир не стоит на месте, – заметил я. – Всё меняется, всё течет. Если ты заметила, огнемёт тоже вполне себе… Знаменитая штука.
– Если бы тебя слышала мама, она бы померла от позора, – вздохнула Светка.
– Мама у нас широких взглядов, – сказал я. – Ничего она бы не померла. А «Шмель» забавная игрушка, надо достать.
– Марсик, «Шмель» – это позор.
– «Шмель» – это эффективно. Сама посмотри.
Я кивнул на город. Отсюда он был прекрасно виден. Километра два до него, но предутренний воздух над рекой точно образовал хрустальную линзу, через которую Холмы выглядели резко и детально, как модель, залитая увеличивающим раствором и спрятанная под круглое стекло.
Огонь разгорался. Горели улицы и кварталы, город словно ждал огня, и, когда появилась у этого огня возможность, город принял её легко и радостно. И никто не тушил этот огонь. Люди выводили из домов детей и стариков и заталкивали их в машины, грузили барахло. Они были испуганы и растеряны. Но мне их не было жаль. Сами виноваты. Все.
Ветер раздувал пламя, растягивал его по дворам и крышам, пожар перепрыгивал от стены к стене, бежал по заборам и по набережному тротуару. Трещал и разлетался огненными каплями шифер, в гаражах что-то лопалось и взрывалось, а из труб вырывались пылающие вихри.
Мы сидели на заднем сиденье и смотрели.
Сын Лисина Михаил менял колесо, сам Лисин пил газированную воду, захлебывался, лил себе на затылок и на лицо, фыркал и грозно водил по сторонам трёхстволкой, удивлённо трогал ухо.
А со стороны города уже ехали машины и шагали люди с рюкзаками и чемоданами. Я немного опасался. Опасался, что эта канитель начнётся снова, что они начнут заново, схватят и снова потянут к реке, но они словно переключились. Их теперь не занимали мы, даже Света их больше не интересовала. Теперь их занимал бег.
Они спасались.
От огня.
Напротив нас остановилась машина, и из неё показалась Юлия Владимировна с Лобзиком на руках. Она как-то враз постарела, щёки впали, а на висках проступила седина, впрочем, это мог быть пепел. Пилотки на ней тоже больше не было, Лобзик же выглядел по-прежнему, упитанно и тупорыло.
На заднем сиденье машины у окна виднелся Валерик с головой, перемотанной бинтом. На меня он не посмотрел, отвернулся, я подумал, что с удовольствием зарядил бы ему ещё разочек. Но пусть живёт.
Юлия Владимировна подошла к Лисину, а Лисин в этот раз не стал стесняться, направил своё ружьё прямо на неё, между глаз.
– Что ты натворил, Миша? – спросила Юлия Владимировна. – Ты понимаешь, что ты натворил?
– Пошла вон, – сказал Лисин.
Лобзик гавкнул непонятно на кого.
– Он этого тебе не простит, Миша, – сказала Юлия Владимировна. – Он нам этого не простит.
С яростью. С тупой и холодной яростью.
– Сдохни, –
