возможность подумать, собраться, посидеть в тишине — вот что мне нужно. А какая тишина может быть в людском муравейнике столицы? Да и с друзьями пришлось бы расстаться, а я к вам прикипел сердцем, дорогие охламоны.
Друзей у Артема действительно было много — наверное, больше сотни. В его возрасте, в тридцать четыре года, многие уже не способны заводить новых приятелей — хлопотно, да и семейные заботы отвлекают. Но жена музыканта, художница Мария, не была помехой для веселых дружеских вечеринок и пирушек, устраивать которые Артем был большой охотник. Больше того, она сама с удовольствием принимала в них участие — ведь собирались там люди неординарные: поэты, скульпторы, музыканты, писатели и журналисты. Бывала и публика, относящаяся к миру искусства лишь косвенно — небескорыстные меценаты, завлекающие молодых и талантливых в кабалу контракта, спекулянты театральными билетами, устроители выставок, карточные шулеры. Что греха таить, попадались в этой пестрой толпе и торговцы наркотиками — закидывая свой крючок, они находили самые поэтические образы, повествуя о «раскрепощении сознания» и «психоделии». Впрочем, наркотиков Артем не употреблял принципиально. Но никогда не отказывался от рюмки или тонкой сигареты с ментолом, чтобы поддержать компанию. Впрочем, хотя впервые он попробовал портвейн еще в школе, и с тех пор выпивал частенько — все же меру соблюдал, и спиртное не мешало работе.
Очередная пирушка, впрочем, была назначена в кафе «Квант» лишь вечером. А сейчас он направлялся в противоположную часть города — через час в арт-салоне «Кентавр» открывалась выставка талантливого живописца Юрлова. Перед ее началом музыкант должен был создать нужное настроение у публики, исполнив несколько трансовых композиций, подходящих, по мнению художника, к представляемым картинам.
Втиснувшись в подъехавший автобус, Артем с улыбкой выслушал упреки бедно одетой пенсионерки — он нечаянно задел ее зачехленным синтезатором. Музыкант попросил прощения тоном столь задушевным, что бабушка мигом смягчилась. Даже предложила ему отведать румяное яблоко, вынув плод морщинистыми руками из желтого ведерка, крытого белой тканью. Зернов обладал редким даром — моментально располагать людей к себе.
Доехав до остановки «Торговый двор», Зернов легко спрыгнул из автобуса на асфальт, и направился к зданию, напоминавшему гигантскую оранжерею — стены из прозрачных листов стекла и стеклянная же сводчатая крыша. Подымаясь к салону по широкой каменной лестнице, Артем бросил взгляд на торчащую неподалеку «Башню Света», мысленно обозвав сооружение нелестной кличкой «чертов палец». Музыкант оглянулся на элитный ресторан, расположенный через дорогу, невдалеке от мраморного приземистого здания РСБ.
— Хорошо у нас жулики устроились — с улыбкой подумал Зернов — На одном пятачке и место для афер, и площадка развлечений, и личная охранка. А мне вот приходится колесить из одного края города в другой. Впрочем, кафе «Квант» я не променял бы на «Башню света». В элитном кабаке хоть и помпезно, но свинину с капустой умеют готовить только в «Кванте». Ребята удивляются, называют мой вкус вульгарным. Чушь! Это блюдо — просто объедение. Да под пивко, да в хорошей компании — а где ее найдешь, кроме «Кванта»? Впрочем, придется дать концерт и в «Башне света». Дело есть дело. Забавно, «дело» в данном случае — понятие слишком разнотолкуемое. Лучше так: концерт есть концерт. Но только ли?
Пользуясь тем, что на лестнице не было прохожих, Зернов высунул язык, а затем растопырил ладонь и показал зданию РСБ нос. Музыкант любил эксцентричные выходки. Впрочем, в здании, по адресу коего он гримасничал, прекрасно знали об этой черте его характера.
При давешнем верховнике Дельцине, Зернова угораздило попасть в поле зрения РСБ, он даже имел неприятную беседу с корректными сотрудниками этой зловещей службы — чуткую душу музыканта глубоко возмутила брутальная жестокость, с какой был тогда расстрелян парламент. По молодости он ходил даже на митинги протеста, с пятью богемными пьяницами пытался организовать «анархическую коммуну», раздавал у проходной оппозиционные газеты рабочим завода «Калибр». Но с тех пор прошло много лет, и Артема давно оставили в покое, как человека несерьезного, пусть и дурашливого, но вовсе не опасного. Тем более что образ его жизни с тех пор сильно изменился — вечеринки, женщины (хорошо хоть, жена не устраивала сцен по этому поводу), сейшены, концерты, эпатажные выходки вроде купания в городском фонтане или выгула свиньи на поводке по городским улицам (отделался штрафом, рассказывал в полиции анекдоты, уморил со смеху оперативников). Прослушивание телефона фиксировало фразу, коей музыкант часто щеголял, говоря о политике: «Мир спасти невозможно, будем веселиться». В конце концов, наблюдение с Зернова было снято.
Сейчас, стоя на лестнице, Артем позволил себе еще пару нескромных жестов в адрес хмурого дома, а затем с чувством исполненного долга обернулся и поднялся по лестнице к ажурному стеклянному зданию арт-салона «Кентавр». Широко улыбнувшись суровой вахтерше, он протянул ей, как обычно, кулек шоколадных конфет — «для внуков» — и заслужил ответную улыбку. Из всех завсегдатаев салона растопить ее каменное сердце смог, пожалуй, только он. Отчего-то вздохнув, Зернов вошел в выставочный зал. До открытия экспозиции оставалось минут пятнадцать, но в зале уже собрались урбоградские ценители прекрасного. Появление музыканта вызвало шумное оживление.
— Артем, привет!
— Здорово, дружище!
— Как дела?
— Ба! — воскликнул Зернов, широко улыбнувшись и раскинув руки — Знакомые все лица! Как дела, спрашиваете? Как сажа бела! Хорошо поживаем — на босу ногу топор надеваем! Сапогом траву косим, в решете воду носим!
Собравшиеся оценили острослова, раздался дружный хохот. Звонко рассмеялся студент училища искусств Вася Скороходов — худой и высокий парень лет двадацати. Ухмыльнулась ироничная Кристина Ароничева из молодежного журнала «Гипотекст». Залился тенорком журналист Перелесов, обладатель оригинальной узенькой бородки, странно соединявший глубокую эрудицию с бессистемным взглядом на мир. Захохотал громко и заразительно известный переводчик, драматург и поэт Айнур Касаимов, сочетавший открытое интеллигентное лицо с медведеподобным телосложением. Мило и скромно улыбнулась стройная блондинка Юлия Истомина, окончившая курс филологии, но вынужденная работать секретаршей в крупной торговой компании. Басом хохотнул Макар Прыгачев, рябой здоровяк, некогда искавший в арт-салоне, без успеха, работу охранника, и с тех пор привыкший посещать выставки, теперь уж без меркантильных соображений. Глумливо осклабился молодой, но прожженный политтехнолог с выцветшими волосами, на чьей круглой, розовой и носатой физиономии уже отпечаталось клеймо профессионального цинизма. А в задних рядах толпы глупо захихикали две девушки-студентки с круглыми овечьими глазками, не замутненными мыслью.
В разгар веселья дверь выставочного зала отворилась, вошел главный виновник собрания — художник Альберт Юрлов, приехавший загодя, но отлучавшийся на пару минут. На лице сорокалетнего живописца, бледном и несколько обрюзгшем от пьянства, выделялся крупный нос, покрытый сизоватыми прожилками. Не понимая, чем вызвано оживление собравшихся, он улыбнулся довольно уныло, обнажив мелкие зубы — желтоватые, прокуренные. Внимание толпы переключилось на него. Лишь Истоминой отчего-то не хотелось толкаться в толпе вокруг знаменитости. Вместо этого она подошла к Зернову, стоявшему поодаль, и помогла ему установить на подпорки расчехленный синтезатор. Они перебросились парой фраз, почти не слышных в общем гвалте, поднявшемся вокруг Юрлова. Вскоре после этого Истомина отошла, увлеченно и громко включившись в беседу с Перелесовым. Тот оживленно жестикулировал, горячо спорил, быстро и легко выдвигал доводы:
— А я говорю вам, дорогая госпожа Кристина, что именно идея урбоградского, местного нашего патриотизма, только и сможет воодушевить наших литераторов.
— Но почему же многие пытаются пробиться именно в столице?
— Да потому, что глупы! Глупость и стадное чувство, вот и все. Для столицы мы навсегда останемся провинциалами.
— Ну — мягко улыбнулась подошедшая Истомина — Не следует этого утверждать так категорично. Вот, к примеру, наш Айнур Касаимов стал известен далеко за пределами Урбограда. Дело ведь не в том, из какого города писатель, а в том, что он пишет…
— Это-то безусловно — воскликнул Перелесов с обычным для него энтузиазмом — Но при отсутствии
