— Вы слишком явно проявляете чувства, которые вами владеют, — холодно заметил Мэйн. — Вам нужно очень усердно поработать над тем, чтобы выработать умение владеть собой. Вы обязаны всегда помнить о том, что каковы бы ни были на самом деле ваши чувства, ваши пациенты никогда не должны о них догадываться. Вы поняли допущенную вами ошибку?
— Да, сэр. Я опасался за вашу безопасность и…
— Вы испугались! — грубо перебил его Мэйн. — И откровенно выказали то облегчение, которое испытали, когда была устранена причина вашего страха. Такие чувства никогда нельзя проявлять внешне. Уверенность в себе — пожалуйста. Непоколебимую твердость — обязательно. Страх, сомнение, тревогу — никогда! Такие чувства пагубны. Понятно?
— Да, сэр.
— Хорошо. Постарайтесь никогда не забывать об этом.
— Обязательно, сэр. И… благодарю вас…
Аспирант был искренен. Мэйн был суровым наставником, но одним из лучших. Человек мелочный, не столь великодушный, растоптал бы парня за подобную оплошность — однако такой человек, скорее всего, никогда бы и не обратил на это внимания. И поэтому до сознания парня сразу же дошло, насколько прав был инспектор. Если лайфмен не в состоянии контролировать себя, то разве можно надеяться на то, что ему удастся подчинить своей воле других?
— За работу, — сказал Мэйн, давая понять, что инцидент исчерпан. — Я хочу послать вас за двумя коллегами из психиатрического отделения. Они должны быть физически сильными, проворными и искусными в визуальной диагностике. Они должны будут здесь присутствовать, но ни во что не вмешиваться. Будьте как можно придирчивее в своем выборе — я не потерплю никакой оплошности.
— Вы завершаете курс лечения, сэр?
— Да. Дальнейшая задержка не имеет смысла.
Аспирант кивнул, прошел к переговорному устройству, произнес несколько слов в микрофон. Затем снова повернулся к Мэйну.
— Вы ожидаете непредвиденные затруднения, сэр?
— Нет, но было бы просто глупо рисковать работой в течение нескольких месяцев, не приняв элементарных мер предосторожности.
— Понятно, сэр. — Аспирант повернулся к переговорному устройству, прислушался, что-то сказал, после чего дал отбой. — Пятнадцать минут, сэр. Вас это устраивает?
— Вполне, — рассеянно ответил Мэйн. — Сейчас не стоит пороть горячку. — Уголки его рта изогнулись в едва заметной улыбке. — Он ведь так долго дожидался этого, что каких-нибудь несколько лишних минут никак ему не повредят.
Он дожидался этого триста тридцать восемь лет.
Звали его Брэдом Стивенсом. Он был ядерным физиком. Высокий, худощавый, отличающийся своеобразной красотой интеллектуала. Ему было сорок два года — хотя и родился он еще в 1937 году.
Сколько же лет ему было теперь?
Он сидел в небольшой комнате в мягком кресле и, опустив взгляд между коленями, пристально всматривался в покрытый бесшовным пластиком пол. Абстрактный характер рисунка пола, спирали и хаотично разбросанные по нему кривые позволяли воображению без особого труда воссоздавать привычные очертания и узнаваемые формы. Различных предметов и сооружений, цветов — и лиц.
Лицо сэра Уильяма.
«…я глубоко сожалею, говоря вам об этом, но вы относитесь к тем людям, которые способны смело глядеть правде в глаза. Ваше заболевание неизлечимо. Единственное, что я могу для вас сделать — это несколько облегчить ваши страдания с помощью лекарственных препаратов, однако…»
Главный Врач Королевы. Полный сочувствия пожилой добряк, но начисто лишенный каких-либо иллюзий. Лицо его растворилось в узорах орнамента пола, но тут же возникло другое лицо. Лицо волевое, энергичное, с массивным квадратным подбородком, лицо, будто высеченное из камня. Лицо человека, научившегося без страха воспринимать суровую реальность.
Эдгард Крэнстед, директор Центра ядерных исследований. Настоящий Директор с большой буквы, а не политическая марионетка, примазавшаяся к чужой славе.
«…я могу поставить вас перед выбором. Можете продолжать жить, как жили, прекрасно понимая, что вас ждет, но можете и воспользоваться предоставляемым вам шансом. За вами забронировано место в Колыбели. Выбирайте.»
Легко сказать — выбор!
Выбора-то, по сути, и не было. Можно было и протянуть остаток своих дней под постоянным медицинским наблюдением, или рискнуть, принять предложение в надежде, что когда-нибудь, возможно, будет найдено средство от рака, поедающего его тело. Правительство изъявило желание предоставить ему такой шанс ради сохранения знаний, накопившихся в его мозгу, опыта, который он приобрел. Несколько месяцев жизни и мучительная смерть или…
Он предпочел Колыбель.
«Подходящее название, разве не так?» — говорил ему улыбающийся из узоров на полу доктор Линн. «Кое-кому из ребят хотелось назвать Склепом, но от такого названия слегка попахивает чем-то кошмарным. Вы согласны со мною?»
Он не перечил врачу.
«Состояние замороженности», продолжал Линн. «Ведь это, в самом деле, так просто — как только нам удалось вывести из организма все вредные бактерии. Остается лишь постепенно замедлить обмен веществ почти до ноля и поддержать его вот в таком состоянии». Он постучал ладонью по стене. «Это место сооружено с выполнением всех требований, предъявляемых к самому лучшему сейфу. Вы будете в нем в безопасности до тех пор, пока мы вас не разбудим, а сделаем это только тогда, когда будем располагать знаниями, необходимыми для излечения вашего заболевания. Вам же остается только заснуть, а когда вы проснетесь, вам уже не о чем будет тревожиться».
Что ж, вот он и проснулся.
Он оторвал взгляд от узоров на полу, вызывавших в его сознании все эти воспоминания, и вздохнул полной грудью, неожиданно осознав, насколько это чудесно — снова ощущать, как клокочет в тебе жизнь.
Он проснулся!
И в запасе у него еще одна попытка!
Аспирант последовал за ним наверх, держась все время чуть сзади, а когда они вышли на смотровую площадку, весь обратился во внимание, молча наблюдая за тем, как Брэд осматривает город.
— Вы разочарованы?
Мэйн, похоже, подумалось Брэду, обладает поистине сверхъестественной способностью читать мысли. Или, что куда более вероятно, воспитал в себе навык улавливать самые незаметные изменения выражения лица.
— Немножко, — признался Брэд.
Он снова обратил свой взор на город, и хотя одна половина его рассудка все еще была в изумлении перед отсутствием шума, у второй половины был уже наготове ответ. Электрическая энергия — чистая и беззвучная. Архитектура зданий была непритязательной. Плоские крыши. Некоторые крытые черепицей. Большинство домов было приземистыми и лишь кое-где в небо устремлялись башни высотных зданий.
Феникс оказался на удивление опрятным — но ведь это было не бог весть каким достижением за три столетия. Он так об этом и сказал. Мэйн только пожал плечами.
— Может быть. Но ведь тот прогресс, в котором так преуспела ваша эпоха, был, можно сказать, насильственно приостановлен. Вам это известно.
— Да, — согласился Брэд. — Я знаю об этом.
Просто удивительно, отметил он про себя, как много он узнал об этой новой эпохе. Его нисколько не смутили мелочи повседневного быта. Он знал положение и цели тех, с кем встречался. Знал, как обращаться с различными устройствами, хоть далеко не всегда были для него привычны их органы управления. Даже те изменения, что претерпел язык, не составили для него особых проблем.
Очевидно, его научили всему этому и, должно
