Будь у Дарьи на пересуды два-три дня, она, верно, придумала бы что-нибудь и вовсе несусветное. Однако и эта история была достаточно необычна, чтобы всполошить колхозников. Теперь они, конечно, ждали, как скоро появится председатель в клубе, и оттого, что его все еще не было, кое-кто, видно, поверил Дарьиной байке.
Но Борков не торопился. Он уже не счесть сколько раз перебирал в памяти все, что произошло за минувший день, чтобы найти единственно правильное решение, которого следовало ему держаться на собрании, и никак не мог остановиться на чем-то одном. Для Птицы в таких случаях все было ясно сразу, и, на месте Боркова, он наказал бы сейчас Ваську и Таймалова, каждого в той мере ущерба, какой был нанесен хозяйству. Наверно, и Боркову было бы проще поступить сейчас так же, как это делал Птица, но он чувствовал, что это не то единственно правильное решение, какое искал он, и пришел на собрание, так и не склонив свои мысли к чему-нибудь определенному.
В клубе было накурено и тесно. Борков уже не помнил, когда в последний раз собиралось тут столько народу. Те, кому не нашлось места на скамейках, сидели на принесенных из ближних домов лавках и табуретках или стояли в проходах. С задних рядов правой половины зала еще доносился громкий разговор мужиков. В углу, где было потемнее, кто-то с сожалением помянул Таймалова, но главные споры, судя по всему, уже отошли, и, когда Борков появился в клубе, сразу же стихли и эти последние отголоски запальчивых нетрибунных речей.
Борков прошел на сцену. Там, истомившись от ожидания, сидела за столом Зина. Она издавна была бессменным секретарем всех заседаний и уже приготовила тетрадь протоколов. Открыв собрание, Борков попросил назвать кандидатуру председателя собрания и хотел было сесть, потому как думали колхозники всегда долго, но на этот раз они заранее обговорили, кого выбрать, и, когда он подвинул к себе стул, из задних рядов поднялся дядя Митрий:
— Секретарь уже есть, а собранием руководить тебе поручаем, Сидор Матвеич, — вроде бы спокойно сказал он, но не смог скрыть заинтересованности, и Борков догадался, что колхозники хотят знать, куда и как поведет он собрание и что ждать от нового председателя.
«Эка, хитрецы», — усмехнулся про себя Борков и, даже не глянув на вскинутые руки, вышел из-за стола.
— Речь у меня будет короткая, — чтобы скрыть тревогу, намеренно бодро сказал он. — Вчера мы уже договорились, в какой очередности вести полевые работы. Менять это решение нет никакой надобности. Однако сроки придется перенести. На угорах Медвежьей гривы земля уже поспела. Там нужно завтра же сделать почин. Так же неотложно и строительство новой мастерской.
— Это вот в самую точку! — вскочил со скамейки дядя Митрий, не иначе как с намерением по-стариковски обстоятельно поговорить о важности этой общественной хоромины, но, должно быть, вовремя смекнул, что сегодня есть дела поважнее, и смущенно втиснулся на свое место.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся Борков. — Но собрал вас не для этого. О мастерской еще потолкуем на заседании правления. Главный вопрос сегодняшней повестки дня — состояние трудовой дисциплины да то еще, как поднимать нам хозяйство. До большого богатства нашему колхозу далеко, а кой у кого все еще нет настоящего прилежания к артельному делу. Раскидывал, например, нынче Дубов навоз и управился с этой работой очень плохо: только-только кучки потревожил. — Борков говорил медленно. Он старался найти самые простые и убедительные слова, а они не давались, как будто вместе с председательской должностью перенял он и обязательные словечки, какие слышали колхозники уже не однажды и не от первого председателя. Борков и сам не заметил, когда начал, как Птица, требовать повышения показателей, железной дисциплины, и, чувствуя, как все больше увязает в этих казенных словах, он на мгновение умолк, чтобы собраться с мыслями, но на ум не пришло ничего нового, и он поскорее подытожил свое выступление: — Словом, работать, как Дубов, недопустимо. Я предлагаю оштрафовать его на пятнадцать рублей.
— Это как же понимать, товарищ председатель? — подал голос Васька. — Как понимать? — растерянно переспросил он и тут же сорвался на крик: — Работы там было на пятак, а штраф, значит, пятнадцать рублей!
— Не шуми. Тебе только цветочки перепали, — невозмутимо сказал кто-то из-за Васьки. — Гляди, так Таймалову сотни полторы поднесет. Это вот уже ягодки.
Васька, конечно, расслышал, что ждет Таймалова, но его заботила только своя беда. Он порывался пойти на трибуну. Его чуть ли не насильно усадили обратно, и по тому, как шутили при этом его соседи, как убежденно тверд был голос того, кто предсказывал наказание Таймалову, Борков вдруг понял, что колхозники уже не сомневаются, чем кончится это собрание.
Он оглядел зал, а потом посмотрел в протокол. Зина, как уже решенное дело, записала все, что говорил он, и теперь приготовилась так же безоговорочно занести в затасканную тетрадку штраф Таймалову. А Борков все еще не знал, как поступить с ним. И, верно, так же, как в своей речи, склонился бы в конце концов к тем привычным и обязательным требованиям, которые надлежало ему теперь выполнять, но вдруг представил, как ненадежна и опасна была весенняя дорога, и решительно шагнул к краю сцены.
— Нет, штрафовать Таймалова, я думаю, не стоит. Авария у него случилась не по злому умыслу, — негромко сказал он, но его услышали. В клубе стало тихо, и Борков, будто в пустоту, прибавил: — А навозоразбрасыватель нужен сейчас, как никогда, и надо его поскорее отремонтировать.
— Да что же это такое? Две машины угробил и хоть бы что? — вскинулся над притихшими рядами колхозников отчаянный крик Васьки, но его никто не поддержал. Он смолк, а потом как-то незаметно затерялся среди мужиков.
Колхозники молчали.
Бабы, как вчера, когда выпала возможность без канители сменить Птицу, переглядывались друг с другом, а мужики, как по команде, вытащили папиросы и кисеты.
Первым очнулся дядя Митрий.
— Голосуй, Сидор Матвеич. Сам говорил — сеять завтра и, стало быть, вставать надо рано, — сказал он и поднял руку.
Но поддержала его поначалу только плотницкая бригада. Колхозники будто никак не могли понять, что же им нужно делать, и только потом, когда дядя Митрий спросил, приспело ли время голосовать, дружно вскинули руки.
Клуб опустел.
Зина торопливо дописывала протокол. Борков сидел на стуле около трибуны. Схлынувшее напряжение оставило после себя непомерную усталость. Она ощутимо давила на плечи, и он не мог заставить себя встать и пойти домой. Он, верно, просидел бы тут еще долго, но вспомнил, что ему нужно подписать сводку, подошел к Зине и спросил о бумагах.
— Ой, Сидор Матвеевич, вы уж извините
