Сквозь вату тишины послышался шуршащий звук, будто кто-то водил ногтем по бумаге. А затем я услышала тихие голоса - кажется, двое сидели совсем близко от меня и вели неспешные беседы. Нос уловил запах кофе и ванили, кто-то нетерпеливо постукивал ложечкой по блюдечку и, судя по едва слышному шуршанию ткани, беспокойно ерзал по дивану или, может быть, по креслу. И, что совсем уж странно, кто-то с подхрюкиваньем мычал модный мотивчик. Надо бы оглядеться, но так, чтобы хозяева не заметили, что я проснулась, и хорошенько подумать, что же делать дальше. А пока что я тихо лежала на выделенном мне диване, набиралась смелости, чтобы открыть глаза, и подслушивала беседу, постепенно вникая в ее смысл.
- Ох, чегой-то не того выходит. Ты, рогатый, небось, совсем в картишки резаться-то не умеешь. Или умеешь, да мухлюешь. Где это видано, чтобы десятку треф семеркой червей крыли?! - раздался знакомый скрипучий голос одного из вчерашних 'лекарей', кажется, его зовут Гаврила. Не самое популярное в наше время имя, но не думаю, что 'лекарь' молод, скорей ему хорошо за пятьдесят.
- Да как же, Гаврила Мефодьич, нельзя? - нагло ответил ему дискант с подхрюкиванием. - Ты зенки-то разуй или очки протри салфеткой, что ли. Семерка, хрю, козырная. Во-во!
А почему Гаврила назвал своего собеседника рогатым? Зуд любопытства оказался сильнее осмотрительности. Я медленно открыла глаза, обвела взглядом комнату и, несмотря на больное горло, чуть не заорала. Да и было отчего: за круглым столиком у распахнутого настежь окна, через которое в комнату проникали ласковые лучи утреннего солнца, в креслах сидели двое существ, в высшей степени странных. Старичок в длинной серой рубахе с вышивкой, овечьей безрукавке и лаптях на босу ногу, с белоснежно-седыми, слишком густыми для старика, волосами, спускающимися ниже плеч, такими же усами и бородой до пояса, и, как апофеоз всему, криво сидящие на носу-картошке огромные очки в роговой оправе только с одной дужкой. Другое существо походило на сидящего прямо козленка, но на морде большим розовым пятном сиял свиной пятачок, из ноздри которого торчало большое кольцо, вроде бы из золота. Да и рога больше на коровьи похожи. Глазенки горят, как фосфором обмазаны, маленькие, хитровато-наглые. Тщедушное тельце полностью покрывала густая бурая шерсть, а на голове криво сидела серая панамка из денима. Но окончательно меня добил длинный хвост с кисточкой на конце, перекинутый для удобства через подлокотник кресла. И эти существа играли в карты! Причем, как стало понятно из сдержанных переругиваний, на интерес. На моих глазах проигравший Гаврила Мефодьевич был вынужден лезть под стол и кукарекать там, правда, шепотом, чтобы меня не разбудить. А его партнер по игре веселился вовсю, опять же беззвучно, и подбрасывал к потолку свою панамку. В комнате повис запах сигаретных окурков, несвежего белья и, почему-то, болотной тины. Ну и чудеса мерещатся! Мне все это бред шизофреника напоминает, и, если все это не сон, то у меня действительно крыша поехала. Да-да, именно так, далеко, надолго и конкретно. Остается слабая надежда, что мне это снится. Я потихоньку ущипнула себя за локоть. Нет, не сниться. Ой, как нехорошо-то!
Внезапно 'дед' бросил карты, соскочил - макушкой он чуть-чуть не достал до спинки кресла - схватил 'козленка' за шкирку и, тряся недавнего партнера по игре, как трясут в рекламе коробку с кошачьим кормом, застрекотал уже в полный голос:
- Ничего-то ты, бесовское отродье, по-честному сделать не можешь! Никак без обману не проживете! Да я этого пикового короля третий раз вижу! И все ты мне его подсовываешь! С чего бы, а?
Рассерженный дед был еще забавнее, и губы сами собой расплылись в улыбке. А потом я подумала, что маленький старичок обладает недюжинной для своего росточка силой, ведь 'козленок' при более тщательном рассмотрении хоть и оказался ростом на треть ниже дедка Гаврилы, но вот массы тела в нем было куда больше. Когда дед за шкирку вытащил это непонятное существо из кресла, моему взору открылись и внушительное пузцо, и поистине монументальный зад.
- Ой-ой-ой! - залебезил 'бесовское отродье'. - Не знаем ничего, Гаврила Мефодьич. Мы, квартирные бесы, честные, не чета другим! Не клевещи, хрю-хрю, зазря, Гаврила Мефодьич, сколько раз играли-то, уж не упомнить.
Вдруг из густой шерсти 'мутанта' высыпалось, наверное, полколоды карт. Разъяренный Гаврила Мефодьич принялся еще рьянее трясти 'бесовское отродье' за шкирку:
- У, гад паршивый, вы все одно: что квартирные, что рыночные, что подвальные! Без обману минуты не проживете! Вам палец в пасть положи - вы всего с костями схрупаете, и не поперхнетесь даже!
- Ну, так как же, хрю... Природа у нас, хрю, такая... Уж не обессудь... Бес, он и в Африке, хрю, бес... - заныло 'бесовское отродье'. - Ить нельзя мне по другому, Гаврила Мефодьич! Работенка нервная, к ежечасному мозговому штурму располагает, да и опасная подчас! Эти ж новомодные штучки-дрючки повсюду понатыканы, так вообще для жизни опасно! Вот, вчерась хвост в вентилятор закрутило, так пришлось четыре часа ламбаду вокруг этого капкана отплясывать, пока хозяйка не отключила! Хорошо еще, что в маленький, без решетки, а то совсем бы без него, родимого, остался. А потом еще два ждать, пока она уснет, чтобы остаток ночи собственный хвост из этой сбрендившей мельницы вытаскивать, да еще так, чтоб хозяева не проснулись! Мужик-то бутылочку скушает и дрыхнет так, что ему хоть скалкой по лбу стучи - не проснется! А вот у грымзы его сон, как у полковника милиции!.. Но зато ка-а-акую я ей подножку шикарную поставил... А она как выматерится, что на ровном месте...
- Ты мне, зараза мохнатая, еще за то, что 'Титаник' утонул ответишь! - бушевал дед, на которого сбивчивые жалобы никакого впечатления не произвели, и вид у него при этом был самый решительный. Я на две секунды задумалась, при чем тут 'Титаник', но потом поняла, что это просто угроза, дедок Гаврила сейчас, вспоминая свой недавний позор, готов припомнить незадачливому
