И что-то мне не верится, будто эта сцена происходит в действительности. Несмотря на то, что это были уже явные 'глюки', я вынуждена была вцепиться зубами в одеяло, чтобы сдержать смех. А говорили, что безумие тягостно и тоскливо. Оказалось, что очень даже забавно.
- Я к тому 'Титанику', хрю, отношения не имею! - бес визжал и вертелся в воздухе, пытаясь вырваться. Однако, хватка у 'деда' была бульдожья. - Я вообще воды боюсь! А колдун твой все грозится меня утопить, хрю...
- Это как же? - дедок удивленно вскинул кустистые брови и даже на минуту прекратил энергичное встряхивания партнера по игре в 'дурака'. Так, теперь еще и колдун какой-то вырисовывается. Да-а, весело в родной психушке! - Он же с тобой и парой слов за все время не перекинулся!
- Зато как глянет, так шерсть дыбом, - проникновенно пожаловался бес, напуская слезы на наглые зенки.
- И правильно, - зарокотал дед Гаврила, свободной рукой ухватив беса за хвост, отчего тот завизжал в диапазоне ультразвука. У меня аж все зубы заныли. - С вами, прощелыгами рогатыми, только так и надо!
Больше сдерживаться сил не было, и я захохотала в голос. Дед, услышав меня, от неожиданности выпустил беса, а тот, воспользовавшись моментом, попытался раствориться в воздухе. Однако он забыл, что Гаврила Мефодьевич крепко держал его за хвост, поэтому он вновь шлепнулся объемистым задом на неброский ковер цвета бордо и, тяжело вздохнув, покорился судьбе. А я никак не могла остановиться - так меня распирало: раз уж все равно сходить с ума, так с огоньком, песнями, плясками и еще чем-нибудь веселым - чтобы потом было, что вспомнить. Очки слетели с носа 'деда' и смешно болтались, зацепившись единственной дужкой за ухо. Минуты на две он остолбенел посреди комнаты, глядя на меня выпученными глазами, а после завопил:
- Ворон! Ворон, она проснулась! - сейчас он напоминал безумного сверчка...
И причем тут вороны. О, в моих 'глюках' еще и птички есть!.. Определенно, медицина мне уже не поможет, видно, придется доживать свой век в уютном местечке в лесопарковой зоне, которое у нас в народе именуется психушкой. И самыми близкими моими друзьями навсегда останутся деды-сверчки, вороны, бесы и прочая нечисть. А может, я уже в психушке? Я окинула взглядом комнату. Нет, вроде не похоже: кремово-бежевый высокий потолок с лепниной, стены оклеены шелковыми обоями, на окнах портьеры цвета красного вина, из мебели только книжный шкаф, круглый столик, два бежевых кресла и диван, на котором я, собственно, и валяюсь. Все-таки, не в психушке. Тогда где? Ничего не понимаю.
Шаги за дверью быстро приближались. Пока я усиленно шевелила мозгами, пытаясь сообразить, насколько все серьезно, дед Гаврила вдруг хлопнул себя по лбу и свободной рукой быстро-быстро подобрал рассыпанные по ковру карты и так ловко спрятал колоду в незримую щелку в подлокотнике кресла, что я на миг задумалась: а были ли они, карты? А 'бесовское отродье' лишь тяжело вздохнуло и, покосившись недобро на деда, все еще держащего его за хвост, с видом обреченного на казнь поудобнее устроило объемистый зад на ковре. Крепкая деревянная дверь распахнулась от сильного толчка, и в комнату вошел высокий парень, весь в черном, с длинными, ниже плеч, темно-русыми волосами. Было в нем что-то такое, что мне тут же захотелось спрятаться под одеяло. Ну да, тот самый, из 'Розового берега', я еще зачем-то на него кинулась, а он, похоже, хотел мне помочь. Ой, занесло же меня! Незнакомец окинул меня бесстрастным взглядом и так же бесстрастно обратился к дедку:
- Гаврила, принеси воды, нашатырь и отвар из духовки, думаю, это понадобится.
Дедок согласно кивнул и, наконец-то отпустив хвост беса, растворился в воздухе, только персиковая с вышивкой скатерть на столе заколыхалась. Вместе с ним исчезли грязные чашки и полупустые вазочки с вареньем и конфетами. А бес, обеими когтистыми ручонками прижав к цыплячьей груди собственный хвост с изрядно помятой кисточкой, поспешно просочился сквозь пол, стоило незнакомцу лишь шевельнуть бровью. Я не смогла сдержать возгласа удивления.
Незнакомец решительно опустился рядом со мной и нащупал на моем запястье пульсирующую в такт биению сердца жилку и одновременно минуту-другую внимательно вглядывался в мои зрачки, потом зачем-то прощупал кожу на щеках. Все эти манипуляции были проделаны с бесстрастием хирурга, у которого прямо на столе умирает пациент. Странно, но мне и в голову не пришло противиться. Я терпеливо дождалась, пока он удовлетворенно кивнет и пересядет в кресло, которое, стоило незнакомцу отпустить мою руку, вдруг само по себе выползло из угла у окна и встало на расстоянии вытянутой руки от дивана. Потом пришла очередь стола. Но... так не бывает... Ля-ля-ля! А я сошла с ума! Какая досада... Так, кажется, говорила домомучительница фрекен Бок в известном мультике. Мне снова стало смешно. Смех на грани истерики, когда ничего вокруг не замечаешь и не чувствуешь, когда кроме безудержного хохота и не менее безудержных слез ничего нет в целом мире...
Теперь уже знакомый запах резанул ноздри, в лицо брызнули водой. Комната с темно-красными портьерами вернулась, и теперь я разглядела вышитые на них золотистые цветы. Стол с полными конфет и варенья вазочками, чистыми чашками и горячим чайником уже успел влезть между диваном и креслом, в котором устроился вчерашний незнакомец. А прямо передо мной держа, в одной руке пульверизатор, а в другой фармацевтический пузырек, стоял все тот же странный дед по имени Гаврила. Он, прищурив левый глаз, таращился на меня, как одержимый гениальным открытием ученый на подопытную крысу. Я даже подумала, не обидеться ли, а то приятного мало. А дед обменялся мимолетным взглядом с моим похитителем (ну не знаю я, как его еще называть!) и отставил и пузырек, и брызгалку, потом наполнил из заварочного чайника большую керамическую кружку и пододвинул ее ко мне. Я машинально взяла ее и с наслаждением вдохнула густой травяной запах с легкой ноткой сладости.
- Как тебя зовут? - мой похититель решил нарушить молчание.
Я смотрела на него, не торопясь с ответом. Голос его был так же бесстрастен, как и выражение его лица. И только в светло-серых, словно ледяных глазах, то и дело мелькали искорки гнева напополам с сочувствием. Он сидел, откинувшись на
