На следующий год умер мой отец. Это было совершенно внезапно — он хотя и был глубоким стариком, но оставался активным вплоть до дня своей смерти. Поэтому я предпочитаю верить, что если бы она не была внезапной, он послал бы за мной. Все мы верим в то, во что хотим верить — беспочвенный оптимизм лежит в натуре человека, иначе как бы мы выжили? Я был молодым, самонадеянным, поэтому принял решение исполнять свой долг, связанный с наследованием. Я стал изучать родовые записи, но открыл только то, что у меня была кормилица, молодая замужняя женщина из Пеннингса. Я помню волнение, которое почувствовал, сделав это открытие — кто-то все-таки остался из моего детства. И я предположил, что у кормилицы должен быть свой ребенок, значит, у меня был молочный брат или сестра. Конечно, я решил разыскать их.
Если не считать Хелмсли, вся доброта, какую я помню в своей жизни, была связана со слугами. Я представлял, как она обрадуется, увидев меня снова, я мечтал перевезти ее в Истон, предоставить ей лучшее жилье, лучшую работу ее мужу и ее ребенку — моему молочному брату или сестре. Мой отец хорошо платил ей, но она дала мне такой драгоценный дар — говорил я себе — что я должен ей больше, — Лео запнулся, а затем тихо добавил: — Но, по правде, мои мечты были эгоистичными, я хотел кого-то для себя. И, как всегда, эгоизм был наказан.
Я узнал всю историю от ее сестры. У меня не было молочного брата, потому что мой отец приказал ей оставить своего ребенка. Видимо, это обычно для кормилиц — тогда я не догадался об этом. Когда появляется выкормыш, собственный ребенок должен лишиться прав, которые положены ему по рождению, — Лео наблюдал за мной, но я не шевелилась. — Ты не догадываешься, почему я тебе это рассказываю, Эми? Ты же всегда была такой шустрой. Я родился в мае, в начале лета, когда оставлять ребенка без груди особенно опасно. Сестра этой женщины осталась ухаживать за ребенком. Она сказала мне: «Летом он подхватил горячку и умер у меня на руках. Он был таким красивым мальчиком». Она больше ничего не сказала, но, произнося это, окинула меня взглядом, такого скрюченного, и уродливого.
— В этом виноват не ты, а кормилица — она могла отказаться, — воскликнула я.
— Не говори глупостей, Эми, — покачал головой Лео. — Как я говорил, она была молодой женщиной из Пеннингса. У них с мужем просто не было выбора. Их дом, их средства к существованию зависели от ее уступчивости, и из-за этого она потеряла своего первенца. Но она ничего не забыла. Этих проклятых денег, которые мой отец заплатил ей, хватило им с мужем оплатить проезд до Канады. Моя кормилица сказала сестре, что уезжает в страну, «где нет ни лордов, ни леди». Когда ее сестра рассказала мне об этом, я просто повернулся и ушел. Но я никогда не забывал, что тот ребенок умер из-за меня. До сих пор меня жгла эта вина.
Он подошел вплотную к моему креслу. — Я поехал в Пеннингс с намерением уплатить долг, но оказалось, что он гораздо больше, чем я могу заплатить. Но сегодня моя жена сообщила мне, что выплачивает его. Спасибо тебе, Эми. Спасибо.
— А я думала, что ты разгневаешься, — тихо сказала я.
— Не гнев, только не гнев — но так много других чувств, — я услышала, как напряжен, был его голос. Подойдя ближе, Лео наклонился надо мной, я не могла избежать его взгляда. — Эми, все они твои, эти чувства! — воскликнул он. — Я кладу их к твоим ногам. Какое из них ты хочешь? Выбирай, Эми, выбирай! Которое из них отдать тебе?
— Я не могу...
Лео наклонился ближе, его голос прозвучал неуверенно.
— Но ты должна хоть что-нибудь хотеть от меня. Я должен быть способен дать тебе хоть что-то, — его голос снова окреп. — Скажи, что я могу дать тебе? Чего ты хочешь?
— Ничего. Я не хочу ничего!
Лео отпрянул от меня, развернулся и заковылял к двери, словно большое раненое животное.
— Розы! — закричала я вслед. — Дай мне букет своих роз! — Лео замер на мгновение, и я поняла, что он услышал меня. Последним неуклюжим движением он распахнул дверь и вышел.
Я проплакала всю ночь, лежа в постели. Я так много плакала, что стала бояться, что у меня пропадет молоко. Но крепкие рты моих малышей высосали его из меня, пока я прижималась и ласкалась к их теплым младенческим тельцам.
Наверное, Лео лег спать очень поздно, потому что я не слышала его шагов, проходящих мимо моей двери, а наутро Клара сказала мне, что он чуть свет уехал в Саттон Вени. Она неуверенно поглядывала на меня, думая, что эта новость расстроит меня, но я чувствовала только облегчение.
После завтрака я, как обычно, пошла в свою гостиную. Едва я открыла дверь, как меня захлестнул запах роз. Весь пол был завален ими. Они лежали, как были брошены — чайные розы, ползучие розы, «Бурбон», «Нуазетта», душистый шиповник и «Альба», «Махровая» и «Дамасская». Лео, наверное, срезал все розы парка и принес их сюда. Я шагу не могла сделать, чтобы не наступить на их хрупкие лепестки, их душистые бутоны громоздились у моих ног.
Клара притащила все вазы в доме, но этого не хватило. Я послала за кадками в конюшню, но даже этого оказалось мало. Когда все они были заполнены, еще больше роз осталось лежать на полу. Пришла Флора и забегала среди опавших лепестков, сгребая их в ладони и подбрасывая вверх, а затем подбежала к кроватке Розы и осыпала сестричку пригоршнями лепестков.
— Это — Розе, это — Розе!
Клара вернулась с очередным кувшином из кладовки.
— Сюда войдет еще немного, — она обернулась и увидела мое лицо. — Не расстраивайтесь, моя леди, это всего лишь цветы. Посмотрите, как они прекрасны в свой короткий час!
Они были прекрасны, прекрасны и блистательны, но я плакала не по ним. Я плакала по нему, по человеку, который сложил их к моим ногам.
Глава восемнадцатая
Клара вернулась снова, с ней был Джесси, разнорабочий, который нес лохань, взятую у садовника.
— Я подумала, что цветы можно положить сюда, стеблями в воду. Мистер Хикс говорит, что
