Она говорила твердым, уверенным тоном, Джесси соглашался с ней.
— Верно, говоришь, Клара, — он улыбнулся своей бодрой, открытой улыбкой. — Кажется, они туда уберутся. Пойду, узнаю, не нашел ли мистер Хикс другие лохани.
Мы обеспечили водой все розы, кроме, растоптанных. С этим ничего нельзя было поделать, потому что роз было слишком много. Затем мы намели кучу белых, розовых, красных лепестков, а Берта и Лили Арнотт вынесли ее из комнаты.
Клара вытерла руки о передник.
— Очень мило выглядит, правда. Я всегда говорила маме — как досадно, что его светлость никогда не срезает свои розы и не ставит в доме. Прошлой ночью он, наверное, подумал об этом сам, — я раскрыла было, рот, но снова закрыла — Клара была права, лучше было представить дело так.
Только вот беда — стоя в гостиной, впитывая запах, цвет, красоту его роз, я сознавала, что больше не могу притворяться. Я слишком долго притворялась прежде, пора было сказать правду. Но я не представляла, как скажу ее Лео.
Флора дала мне ключ. Этим вечером я протирала полотенцем ее волосы после ванной, а она сидела на моих коленях и, как обычно, просила сказку.
— Про Зверя, мама, «Красавица и Зверь», — и читая ее любимую сказку, я поняла, как вести себя.
Лео прибыл поздно вечером, когда время ужина давно прошло. Он не постучал ко мне в дверь — если бы я не прислушивалась в ожидании его шагов, то не узнала бы, что он здесь, за дверью.
— Войдите, — окликнула я, и дверь открылась, очень медленно. Лео, словно большой неуклюжий медведь, ввалился в комнату и, не глядя на меня, сел в кресло. — Я позвоню, чтобы принесли кофе, — живо сказала я.
Он сидел молча, пока мистер Тимс не поставил поднос с кофе на столик рядом со мной и не удалился. Затем Лео оглядел свои розы, вазу за вазой, кадку за кадкой, и три огромных лохани, набитые розами.
— Извини, Эми, — проговорил он, заикаясь, с густо покрасневшим лицом. — Я больше не буду напиваться, обещаю.
Я не ответила, а налила кофе и протянула ему чашку. Лео отпрянул, словно я ударила его. Усевшись на место, я заговорила:
— Вчера я читала Флоре сказку, сказку о Красавице и Звере — она ее любит. — Лео, не смотрел на меня, но я почувствовала, что он насторожился. — Я тоже люблю ее — признаться, это моя любимая сказка. Мне всегда было жалко Зверя, потому что он обожал Красавицу, а она каждый раз говорила «нет», когда он просил ее выйти за него замуж. — Большое тело Лео застыло от напряжения. — Но и Красавице было нелегко, — тихо продолжила я. — Понимаешь, Зверь ей нравился, она ждала его вечером к ужину, он всегда был добр с ней, добр и великодушен. Он так много дал ей, и, конечно, она была ему признательна. Очень признательна, — повторила я. — Поэтому каждый раз, когда он просил Красавицу выйти за него замуж, она расстраивалась, отвечая «нет», потому что огорчала его, но, видишь ли, она не могла ответить ему «да», — я запнулась, бросив взгляд на Лео. Он держал в руке нетронутую чашку с кофе, так и не шевельнувшись, пока я говорила. Я вновь обрела голос. — Она не могла ответить «да», потому что не любила его.
Наступило молчание. Я заметила, что костяшки его пальцев побелели под черным волосяным покровом.
— Это было самым трудным для Красавицы, — быстро добавила я, — потому что каждый раз, когда Зверь бывал усталым или расстроенным, ей хотелось утешить его, но она не могла этого сделать, чтобы не подавать ему ложных надежд.
Я остановилась — я больше не могла продолжать. Наконец Лео поднял свою огромную голову. Я не видела его лица, но чувствовала, что он смотрит на меня.
— Значит... для Зверя... нет даже надежды? — спросил он.
Я не смогла ответить, а просто покачала головой. Лео отвернулся от меня и уставился на лохань, полную роз, его роз. Затем он поставил нетронутую чашку и встал.
— Но если бы он это понял, — быстро сказала я, — ей было бы легче заботиться о нем, без боязни, что он может понадеяться на большее. Она бы чувствовала себя свободнее, если бы захотела утешить или приласкать его, просто как друга, если бы она была уверена, что он это понял.
Когда я кончила говорить, Лео ответил не сразу.
— Но... даже если... он понял... — заговорил он приглушенным голосом. — Звери — торопливые, неуравновешенные создания... по своей природе. Они могут и не хотеть вести себя плохо, но все-таки поступают так.
— Осмелюсь сказать, — прошептала я, — что Красавица не обратила бы на это внимания, если бы знала, что он понял.
— О да, он понимает, — Лео говорил очень тихо. Затем он поднял нетронутую чашку с кофе и поставил на поднос рядом со мной. — Уже поздно. Мне пора идти. — Он вышел так поспешно, что даже не пожелал мне доброй ночи.
Я улеглась на кровати с Розой. Я чувствовала себя последней дрянью, но что еще я могла сделать? Я должна была сказать ему правду.
Лео, не приходил ко мне до дня моего рождения. Мы разговаривали с ним формально, вежливо, словно двое чужаков, по случайности живущих под одной крышей. Накануне Клара передала мне его подарок — картину, где была нарисована девочка в капоре, кормящая кур на траве рядом с коттеджем. В саду у коттеджа цвели цветы — маргаритки, маки, высокие пурпурные люпины и розы. Их розовые цветы так высоко карабкались по старой кирпичной стене, что доставали до окошка под карнизом. Картина мне понравилась, я повесила ее над своим письменным столом, но, придя поблагодарить Лео, не нашлась, что сказать ему.
— Спасибо, Лео, большое спасибо. Она прекрасна, — только и сказала я.
— Я рад, что тебе понравилось, — ответил он.
— Да, она прекрасна, — повторила я, и мы оба замолчали.
— Я, пожалуй, схожу на прогулку с Флорой, — сказал, наконец он, неловко поведя плечами.
— Конечно, она будет рада.
Когда Лео вернулся с Флорой в детскую, я рассказала ему, что Мэри получила письмо от офицера из Франции, где
