Клара вернулась два дня спустя. Я была в детской, поэтому она поднялась прямо наверх, не снимая шляпки.
— Джим держится, но его мама осталась с ним.
— Ох, Клара, это хорошие новости!
Клара стояла поникшая и смотрела на меня.
— Ему отняли ногу. Джим потерял ногу, а ведь он так хорошо играл в крикет. Теперь ему больше не бегать между воротцами, — всхлипывая, она опустилась на стул.
Элен послала Дору на прогулку с Флорой, и мы остались в детской с Кларой.
— Это ужасно, ужасно, — трясло Клару, — в каком состоянии некоторые из этих бедных парней. Я не могла даже представить такого! У того, который лежал рядом с Джимом, забинтована вся голова, одни глаза видны. И он все время что-то ими искал, словно очень старался увидеть что-то, но не мог, — содрогнулась она. — А тот, на койке с другой стороны, все время говорил, но нельзя было понять ни слова — только стоны и бормотание. Сказали, что это из-за яда в их крови. А запах! Вся палата пропахла тухлым мясом. Это так ужасно.
Клара попыталась глотнуть чая, но ее руки тряслись так, что она не смогла поднести чашку к губам.
— Мать Джима, она такая мужественная. Я бы не вынесла этого, если бы там не было ее. Когда Джима привезли с операции, он выглядел так, что я не могла даже смотреть на его лицо, но я взглянула туда, где была его нога — а там ничего, только забинтованный обрубок. Не было даже подстилки на случай, если начнется кровотечение — я присматривала за этим, мало ли что. Не знаю, как это выносят сиделки. Мама Джима сказала: «Мы должны держаться мужественно, Клара, ради Джима». И она держалась. Два дня спустя Джиму стало лучше, и миссис Арнольд сказала, что мне пора возвращаться, потому что меня ждет работа.
— Ты могла бы остаться еще, Клара, — сказала я.
— Нет, не могла, — покачала она головой. — Я больше ни дня не выдержала бы там. У меня слишком мало мужества. Поэтому, я уехала и подвела Джима. Моя мама всегда говорила мне, что я слишком брезглива — и теперь я подвела Джима.
Элен положила руку на плечи кузины.
— Нет, Клара. Ты сказала нам, что останешься там, пока ему не станет лучше. Ты не должна была задерживаться дольше, и ты это знала.
Большую часть дня Клара просидела в детской. Я взяла Флору с собой к Розе, а Мэри и миссис Доусон присматривали за ними, пока я поднималась в детскую проведать Клару.
Клара успокоилась к вечеру, но все еще беспомощно восклицала:
— Джим, он никогда больше не сможет работать снова.
— Помнишь, Клара, — говорила ей Элен, — его светлость в начале войны обещал, что никто не потеряет работу, что места останутся за всеми, кто пошел на войну?
— Но Джим был грумом.
— Значит, он займется чем-нибудь другим.
— Но...
— Клара, — заглянула ей в глаза Элен, — разве я не отдала бы правую руку за то, чтобы вернулся наш Бен, с ногой или без ноги?
Лицо Клары изменилось. Я положила руку ей на плечо, потрясенная простыми словами Элен.
— Да, Элен, верно, — ответила Клара со слезами в голосе и обернулась ко мне. — Моя леди, если вы позволите, я навещу Джима в следующую субботу? Конечно, свои дела я наверстаю.
— Поезжай, когда захочешь, Клара.
Я понимала, что Элен права, но понимала и чувства Клары. Я тоже была брезгливой, на ее месте я чувствовала бы себя точно так же. Как такое выдерживают эти сиделки? Затем я подумала, что такое приходится выдерживать не только сиделкам, но и другому персоналу. Лео, наверное, видел те же самые взгляды, слышал те же самые крики, чувствовал тот же самый запах — ничего удивительного, что он бывал расстроенным. Если бы я могла сделать для него хоть что-то! Догадавшись, я решила почистить его ботинки — Джесси не умел обращаться с ними как надо.
Но на следующее утро я не захотела брать Розу в обувную каморку — там было слишком сыро и грязно, — а перетащила ботинки в комнату для чистки одежды. Я поставила на стойку бельевую корзину для Розы и попросила у мистера Тимса несколько старых газет, чтобы покрыть стол. Затем я засучила рукава и взялась за работу. Роза спокойно спала, и я вычистила все ботинки Лео, а напоследок и его кожаные вечерние туфли. Я встала и полюбовалась своей работой, радуясь, что у Лео большие ноги. Почистив кучу такой обуви, можно было сказать себе, что я поработала на славу.
Складывая газеты в стопку, я увидела списки. Сначала я не поняла, что это такое, подумав, что это списки людей, поступивших в армию в этом месяце. Как их много, подумала я, так мы скоро разобьем Германию. Но вдруг я догадалась — это были списки не рекрутов, а пострадавших в бою, и не за месяц, а за один день. Пятое августа 1916 года — 5472 человека, раненых и убитых. Здесь была целая страница мелко напечатанных имен, расположенных по чинам, имя за именем. Среди офицеров было много мертвых — 41 из 292, и еще 49 пропавших без вести.
Я поспешно схватила другую газету, на день раньше — может быть, пятое было особым днем, днем сражения. Но в предыдущий день погибло 114 офицеров, правда, было всего лишь 2610 раненых и убитых. Вдруг до меня дошло, как я подумала — всего лишь. Всего лишь! Так вот какой ценой мы взяли лес! Я, думавшая, что он не стоил и двух жизней, здесь, перед этими листами, наконец поняла это. Не только в Истон, а в каждый город, каждый поселок, каждую деревню шла телеграмма за телеграммой. Улица за улицей, коттедж за коттеджем, крохотные домики, огромные поместья наподобие Истона — и в каждом рыдали женщины, оплакивая своих мужчин. Это было так много, что не укладывалось в мою голову — но и того, что уложилось в нее, было больше, чем я могла вынести. Выронив из рук газетные оттиски, я подбежала к корзинке, выхватила оттуда Розу и со слезами отчаяния прижала к себе.
Я ничего не сказала Кларе — она и так была слишком расстроена из-за Джима и двоих своих братьев, которые тоже были на войне. Но когда я после обеда гуляла по парку, эти имена все еще стояли перед моими глазами, и над каждым из них где-то плакала женщина.
Лео вернулся на следующий день после обеда. Я была с Флорой на прогулке, оставив Розу с Элен. На обратном пути мы прошли мимо конюшни, и нашли растянувшуюся на солнце кошку Таби, ее живот многообещающе раздулся. Флора
