человека. На каждом этапе этого процесса их то убеждением, то внушением, а то и устрашением заставляли признать, что между двумя эпохами существует некая успокоительная преемственность. Каков бы ни был конечный замысел Августа — был ли он ведом низменным стремлением к тирании или искренним желанием выдающегося государственного мужа вернуть страну в традиционное русло легитимного правления, — доподлинно мы этого никогда не узнаем. Вероятно, обе точки зрения до определенной степени верны. Устанавливая новый режим, Август вынужден был импровизировать на ходу, и притом он проявил незаурядную изобретательность наряду с холодным, подчас циничным расчетом. Пусть некоторые представители политической элиты попали в новую эру, получив пинок под зад, зато обычные люди твердо знали, кто именно радеет об их интересах. Когда в 19 г. до н. э. Рим впервые поразила эпидемия чумы, к которой затем добавилась нехватка зерна, отнюдь не только чернь высыпала на улицы с мольбами к своему спасителю Августу прийти на помощь и устранить беду—то же самое сделали и сенаторы, включая даже тех из них, кто ненавидел Августа. Стало быть, он так поставил себя, что сделался практически незаменимым.
На смертном одре Август попросил, чтобы ему принесли зеркало, и велел слугам «причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть».[49] После чего он спросил у собравшихся подле него друзей, хорошо ли он сыграл свою роль в комедии жизни. И, прежде чем отпустить всех, процитировал заключительные стихи одной из комедий Менандра:
Вскоре после смерти Августа его официально обожествили. Тело императора выставили в его самом, пожалуй, поразительном сооружении — мавзолее, который возводили на Марсовом поле в течение последних двадцати лет жизни Августа (частично мавзолей сохранился до наших дней). Первоначально это сооружение, имевшее около сорока метров в высоту, было увенчано колоссальной бронзовой статуей первого римского императора, являвшейся наиболее зримой демонстрацией его самовосхваления. Античный путешественник и географ Страбон считал мавзолей самой интересной достопримечательностью Рима.
Впрочем, и этот элемент прославления Августа отличался характерным изяществом замысла. Построенный по весьма скромному образцу древних этрусских курганов, имевших круглую форму, мавзолей, благодаря своей отделке и в силу даже самого этого названия, претендовал на то, чтобы соперничать с одним из семи чудес света — усыпальницей древнего карийского царя Мавсола. Это был последний эффектный жест Августа, его последний хитроумный ход, последний росчерк пера. Эра императоров начиналась красиво. Творцом ее был истинный виртуоз мысли. Однако при другом знаменитом «исполнителе» ей предстояло пережить свой величайший кризис.
III
НЕРОН
Мартовским вечером в Байи вовсю шло веселье. Одна аристократка приехала на носилках из Анция, что к северу по побережью, чтобы присоединиться к обществу избранных. Событие, ради которого они собрались, — праздник Минервы, богини искусства и мудрости. Аристократка полюбовалась прекрасными кораблями, стоящими на якорях, и воздала дань обильным яствам. Пришла пора возвращаться домой. Ночь была ясная, море спокойно, и она решила отправиться обратно не на носилках, а на корабле. Хотя казалось, что все благоприятствовало такому решению, оно чуть было не оказалось для нее смертоносным, ибо на борту украшенного гирляндами корабля была устроена ловушка. Специальный механизм со свинцовыми гирями должен был обрушить крышу каюты и погубить знатную даму, с удобством разместившуюся в ней. Ловушка эта предназначалась для Агриппины, матери императора Нерона. А устроил западню он сам. Агриппина ничего не подозревала. Ведь Нерон провел весь вечер в ее обществе, напустив на себя вид примирения и сыновней любви. Когда он прощался с нею на берегу, то вел себя будто маленький, нежно привязанный к матери сын. Он был очень внимателен к ней и крепко, нежно обнял на прощанье. Затем Агриппина взошла на корабль, прошла в каюту, и корабль отчалил. Как только он отошел достаточно далеко от берега, один из гребцов привел механизм в действие. К ужасу Агриппины, деревянный потолок над нею с треском расщепился и обрушился вниз. Однако он застрял в нескольких сантиметрах от ее головы: стены каюты были достаточно высоки и крепки, чтобы удержать рухнувшую крышу и защитить Агриппину от мощного удара. В смятении она высвободилась из-под завала и огляделась. Один из ее спутников погиб. Пока Агриппина собиралась с силами, команда сделала вторую попытку погубить ее — опрокинув судно. И тут другая ее спутница, вольноотпущенница, пришла ей на помощь. Поняв, что происходит, женщина крикнула, что это она мать императора. Убийцы не могли разглядеть в темноте, кто перед ними. Он и тут же толпой ринулись на нее и насмерть забили веслами. Агриппина же как можно тише добралась до борта, нырнула в море и уплыла прочь.
Плывя к берегу, она осознала, что вечер, проведенный ею с сыном, был просто спектаклем. Произошедшее на корабле — не несчастный случай: море было тихим и скал поблизости не имелось, значит, ничто извне не могло стать причиной несчастья. И она прекрасно понимала, кто пытался ее убить. Теперь ей требовалось выиграть время, чтобы придумать, как поступить дальше. Вернувшись в Анций, она решила, что лучше будет написать Нерону, будто она стала жертвой крушения корабля, но спаслась. Несомненно, любящий сын будет вне себя от горя, узнав о случившемся с матерью, но, говорилось в письме, ей лучше сейчас отдохнуть и побыть одной.
Как только Нерон узнал, что мать жива, он вызвал к себе Аникета — командующего флотом и создателя того самого механизма обрушения. Нужно закончить то, что начато, сказал он ему. Аникет с отрядом солдат ворвался в дом Агриппины. Они окружили ее постель. Последние ее слова, согласно Тациту, служили оправданием ее сыну. Она сказала, что уверена: убийцы посланы не Нероном. Агриппина указала себе на живот и сказала солдатам: бейте сюда. Несмотря на то что страх и взаимные подозрения превратили мать и сына во врагов, она даже в последнюю минуту жизни пеклась о том, чтобы ничто не могло ослабить власть Нерона. Эта цель была превыше всего. Ее тело кремировали той же ночью. Сделано это было спешно, и церемония подошла бы скорее для похорон бедняка, нежели для прощания с правнучкой первого императора Октавиана Августа.
Приказ Нерона убить свою мать был, как может показаться, решением жестокого и хладнокровного ума. Но в действительности Нерон был раздираем страхом и сомнениями. В римском обществе уважение к матери, и уж тем более к матери императора, было важнейшей, священнейшей добродетелью. Нерон был пятым императором Рима, членом семьи Юлиев-Клавдиев, праправнуком Августа. Многие в Риме (и в императорском дворце, и в Сенате, и простые люди) считали, что Нерон вернет империи славу, какой достиг его предок полувеком ранее. В год смерти матери Нерон был на вершине популярности, но, если бы стало известно, что он совершил столь страшное преступление, он тут же лишился бы поддержки. Но была и иная, более серьезная причина, почему он чувствовал себя крайне уязвимым.
Нерон стал императором не по праву, а в результате хитрых интриг. На трон возвела его Агриппина. Власть императора передавалась в Риме по наследству: императоры происходили из династии, созданной Августом. Однако первый император не оставил четких указаний, какова должна быть преемственность. Поэтому сгезя становления самым могущественным человеком Древнего мира лежала через козни и убийства. Когда ее сын преодолел этот путь, Агриппина решила напомнить, кто помог ему в этом, — за что и поплатилась жизнью. Молодой император ощутил непрочность своей власти. Эта неуверенность, этот страх очень показательны как в отношении той системы правления, которую он унаследовал, так и в отношении его натуры. Самым главным для него было право оставаться императором. Именно неуверенность Нерона в
