— Выпусти нас, — окликнула Карина одного из охранников.
Тот тупо обернулся.
— Выпусти нас, — повторила Карина, указывая на ключи у него на поясе. — Просто дай мне ключи. Это несложно. А потом можешь уходить. Мы все можем уходить.
— У…уходить? — переспросил он. — Куда уходить?
— Куда угодно.
Она почувствовала, что остальные в загонах замерли в предвкушении, наблюдая и ожидая. От того, чем кончится эта сцена, зависела их судьба.
— Дай мне ключи.
Охранник снял их с пояса и протянул ей.
Карина осторожно просунула руку через ворота загона и взяла ключи. Глядя на охранника, она открыла замок, с удовлетворением услышав щелчок. Ворота открылись, и она вышла наружу.
— Благодарю, — произнесла она, а затем выхватила с пояса охранника нож и перехватила ему глотку. Брызги крови окропили ее и всех поблизости. Охранник повалился наземь, что–то булькая, умирая.
Его смерть как будто переключила какой–то рычаг в головах. Узники вырвались из загонов и яростно набросились на тюремщиков, всаживая в тех ножи, избивая руками и ногами.
Жестокости становилось все больше, и Карина инстинктивно поняла, что это не просто прорвался сдерживаемый страх. Казалось, внутри черепа что–то тихо пульсирует, будто мигрень, ожидающая момента расцвести и разлиться холодной серой болью. Карина сжала голову, будто ее хватка могла не дать черепу расколоться. Она уже ощущала подобное прежде — в овраге, когда Короли Смерти и Красные Руки устроили друг другу бойню. Тогда это было слабее, не настолько интенсивно.
Она огляделась по сторонам, все еще держа в окровавленном кулаке нож, и увидела безумие. Раздирание, избиение, убийство.
Ясность мысли сохранили немногие. Они кричали. Одного мужчину повалили наземь, прижав руки и ноги, и бешеная стая вспорола ему живот ножами, зубами и осколками стекла. Цепкая рука нырнула внутрь, Карина увидела, как человек задохнулся от мучительной боли, а затем его лицо приобрело неверящее выражение — наружу потянулся блестящий жгут внутренностей, который стали заталкивать в голодные рты. Этим не кончилось. Внутри еще оставалось мягкое красное мясо, и стая жаждала его.
Сжав зубы от огненных иголок, раскалывавших ее голову, Карина побежала к воротам.
И сквозь туман боли услышала наверху гул двигателя. Низкий, гортанный, сотрясающий землю. Над ней выросла снижающаяся тень, и в воздухе затрещал актинический разряд.
Спотыкаясь, Кристо шлепал по мутному рассолу, не обращая внимания на бьющиеся об ноги куски трупов. Он двигался в оглушенном состоянии, с застывшей гримасой на лице. Он спустился вниз через трещину в стене резервуара. Здесь кладка была древнее. Обширный резервуар уже давно засорился и был опустошен. Плач увлекал его все дальше, словно мягко натягивая завязанную на шее незримую нить. Тут было темнее и холоднее, свет не касался этого места уже сотни лет, а то и больше. Кристо задыхался и кашлял в мглистом воздухе, но продолжал идти. Он нащупывал дорогу руками, осторожно переставляя ноги. Стылый камень, ледяной на ощупь, отзывался на любой звук эхом, будто поддерживая разговор.
А потом он остановился. Крошечный столбик света привлек его взгляд к центру огромного помещения. Он задумался, насколько это место глубже церкви, и решил, что, видимо, не слишком. Колонны, часть из которых разрушилась, а часть каким–то чудом устояла, обрамляли площадку с фресками. Успело насыпаться обломков — камню, видимо, были уже целые эоны лет, и на нем зияли неровные ухмылки трещин.
В сердце зала располагался гроб — нет, саркофаг. По бокам от него вились древние трубки, резина которых развалилась и покрылась сажей. Латунь стала зеленой и зловонной от мерзкого налета. Словно внутренности, тянулись провода — некоторые перетерлись, другие терялись во мраке. Зернистый луч озарял кромки саркофага, в нем кружились потревоженные частички пыли. Кристо подошел ближе и увидел, что сквозь разбитую крышку тянется рука, простирающая пальцы, словно хочет коснуться света. Повторив жест, он двинулся прикоснуться к ней. Плач делал сопротивление невозможным.
И рука резко сомкнулась на его собственной, словно сработавший капкан.
Он инстинктивно отпрянул, но рука была холодной на ощупь и блестела бронзовым глянцем. Кибернетическая. Машина. Она сжалась сильнее, и теперь он ощутил настоящий страх, а потом и боль — кости пальцев переломились, будто сухие ветки. Из его рта вырвался приглушенный крик, а затем внутрь пролезло нечто металлическое и похожее на щупальце. Кристо поперхнулся, дергая свободной рукой этот цепкий придаток, извивавшийся у него в горле, но не мог его выплюнуть. Его затрясло, нервы отказывали. Рука сжалась еще крепче, превратив кости в пыль, и он издал сдавленный всхлип. А плач все продолжался, присутствие брало верх, заполняя его.
Оно пожирало и захватывало, это сознание, нуждавшееся в оболочке для себя. Его разум, его разум. Оно вытягивало костный мозг и кровь, от боли при каждом новом надругательстве по нервным окончаниям как будто пробегало жидкое пламя.
Он чувствовал его волю, его желание, его потребность, пока оно распространялось и переписывало.
Этого было недостаточно. Вторжение остановилось. Медленное поглощение обратилось вспять, щупальце втянулось назад, и существо отторгло его, словно орган, не совместимый с носителем.
Осталась брошенная оболочка, полуразорванная и залитая кровью изнутри. Мягкая, лишенная костей вещь, когда–то бывшая человеком.
Кристо прожил еще достаточно долго, чтобы увидеть лицо смерти, явившейся за ним из темноты, а потом все почернело и…
Хел направила меч на груду внутренностей и слезшей кожи, которая, предположительно, раньше была человеком. Та содрогнулась в предсмертных конвульсиях и затихла, дымящаяся и изрезанная, словно отходы с бойни.
— Не подходи, — предупредила Моргравия, осветив саркофаг и одним глазом следя за ним.
— Вот оно, — сказала Хел, застыв с занесенным клинком, готовым нанести удар. — Вот то, что они искали, Мама.
Щупальце скользнуло обратно внутрь, отползая, будто боящийся света червяк.
— Я не твоя… — Моргравия остановилась на середине фразы. В ее сознании эхом разнесся голос, умоляющий жалостливый плач.
«Я боюсь», — произнес он.
«Я умираю», — произнес он, но так нельзя было сказать ни на одном из языков. Это требовалось анализировать, обрабатывать. Смысл представлял собой формулу, уравнение. Это был тот же язык, что и в красном сне — язык механических хирургов, которые резали и экспериментировали, пока она лежала у них на столе. Магосов Валгааста.
«Я нуждаюсь в тебе», — произнес он. Импульс. Фрагмент разумного сознания, облеченный в машинный код.
«Я люблю тебя», — произнес он.
Его фальшивость вызывала у Моргравии омерзение. Она отшатнулась прочь — он спровоцировал старое воспоминание.
Девочка… как она повернулась к двери. Ее глаза, в которых набухали слезы. Ее страх. Ее любовь. Она не знала, что ее переделают. Что у нее заберут страх, заменив его чем–то холодным и бесчувственным.
Тогда Моргравия была благодарна
