— А что привело ее снова в Бруклин? — Мистер Джиллеспи немного наклоняется ко мне, и я чувствую его тяжесть у себя на плече. — Она наконец продает этот старый дом, да? Потому что я мог бы помочь в этом деле. Передайте ей мои слова, хорошо? Я буду только рад. Я много кого здесь знаю, много людей с полезными связями. Скажите ей… просто напомните мое имя, и я позабочусь о том, чтобы она получила все, что захочет.
— Я передам, — говорю я, и тут мне в голову приходит неожиданная мысль. — А как вы узнали, что я буду здесь?
— Ну, ты приходила сюда каждый день с тех пор, как приехала. Сидела, смотрела на мост, словно ждала кого-то, а он все не приходил и не приходил, — говорит Уоткинс Джиллеспи, неожиданно переходя на «ты». — Если честно, ты выглядела одинокой и очень грустной. Так что сегодня я решил стать тем, кто должен к тебе прийти.
— А вы знаете Майкла Белламо? — спрашиваю я, с удовольствием произнося это имя.
— Ах да, юный Майкл… Я его знал. Он продал дело отца после его смерти и переехал в Калифорнию.
— Он женился? — спрашиваю я, внутренне напрягшись. — Завел детей? Чем он занимается?
— Это твоя мама хотела узнать о нем? — спрашивает Уоткинс, и я киваю.
— Ну, тогда сообщи ей об этом аккуратно. Я знаю, что в юности они дружили.
— Сообщить о чем? — Мое сердце сжимает тугая струна.
— Я слышал, что Майкл так никогда и не женился. Детей у него тоже не было. Он переехал в Калифорнию и пытался стать писателем. У него неплохо получалось, и сам он жил неплохо — путешествовал, завел много друзей… Не то чтобы он стал знаменитым, но на жизнь хватало. Насколько я знаю, он приобрел дом прямо у моря.
— Правда? — Я улыбаюсь, но затем от волнения снова задерживаю дыхание. — А где он теперь, все еще в Калифорнии?
— О нет, моя дорогая. — Мистер Джиллеспи качает головой. — Мне жаль, но его не стало десять лет назад. Несчастный случай в море.
— Нет. — Я кручу головой снова и снова. — Нет-нет, это неправильно! Он не мог умереть. Я говорю о Майкле Белламо, его отец владел пекарней «У Сэма».
— Боюсь, что это так, милая. Твою маму эти новости расстроят, да? О боже, ты даже побледнела!
Уоткинс Джиллеспи слегка обнимает меня за плечи. Я сдаюсь и прижимаюсь к нему. Мои слезы капают на его костюм и рубашку, и я даже не пытаюсь их сдерживать. Я оплакиваю человека, который все равно никогда не стал бы моим, и жизнь, которую я нашла и потеряла. И должна потерять снова. Мистер Джиллеспи не двигается и ничего не говорит, просто дает мне возможность выплакаться.
Когда мои слезы высыхают, небо над мостом уже полыхает — последняя вспышка прекрасного, перед тем как день сгинет и свет исчезнет. Не навсегда, конечно.
— Простите, пожалуйста, — говорю я, выпрямляясь, вытираю слезы и отбрасываю волосы с лица. — Я не хотела так раскисать.
— И ты прости меня, — говорит мистер Джиллеспи. — Никогда не любил доводить юных девушек до слез.
— Мне пора идти, — говорю я. — Много дел. Не знаю, что сказать… До свидания.
Он отпускает меня, но внезапно сжимает мою ладонь обеими руками.
— Не знаю, как это возможно, но у меня такое чувство, будто я хорошо тебя знаю. Что-то в тебе кажется мне очень знакомым. Можешь заходить ко мне когда угодно, в любое время. Помни: что бы ни случилось, вы с мамой можете заглянуть ко мне, и я вам помогу.
— Спасибо. — Я сжимаю его руку в ответ. Еще секунда, и он выпускает мои пальцы. — Всего хорошего, мистер Джиллеспи!
— Напомнишь своей маме обо мне? — спрашивает он напоследок. — Передай, что, если ей понадобится помощь, она всегда может мне позвонить. Я знаю много полезных людей. Могу помочь в любых делах. Передашь?
— Передам, — обещаю я, хотя и понимаю, что не сделаю этого, потому что в этом нет смысла.
После сегодняшней ночи ничего уже не будет как прежде.
Глава 46
Часть дома, что принадлежит миссис Финкл, купается в тени и безмолвии, когда я переступаю порог.
— Эй?
Мне никто не отвечает. Очень жаль. Мне очень хотелось увидеть ее хотя бы раз, чтобы попрощаться. Я слышу какое-то движение в нашей квартирке еще до того, как дохожу до верхних ступеней. Пару мгновений я просто жду, а затем напоминаю себе, что эта встреча может стать последней и мы должны проститься. Хотя мне нельзя произносить это слово: прощай.
— Вот ты где! На телефон больше не отвечаешь? — спрашивает Горошинка, как только я закрываю за собой дверь.
— Я его потеряла. Прости, мне просто нужно было пройтись.
— Честное слово, Луна, какая же ты рассеянная.
Я замираю. Нет, не рассеянная. Я не рассеянная, верно же? Я молчу пару мгновений, изо всех сил стараясь припомнить свою жизнь вне семьи, и вспоминаю, что Брайан сейчас дома, в той квартире, которую мы снимаем, что мы разговаривали прошлой ночью и он сказал, что наша кошка в клочья разодрала диван. А еще я помню, что нашла в его телефоне переписку с другой девушкой, но пока не знаю, как спросить его об этом. Это задело мою гордость, но не сердце, потому что я никогда по-настоящему его не любила. А еще я внезапно вспоминаю, что моя работа больше не моя. Я больше не занимаюсь любимым делом и работаю в PR.
— Не переживай. — Мама обнимает меня и прижимает к себе. — Это было тяжело. Она много говорила, ей очень хотелось с кем-то поделиться. Думаю, ей сложно жить в одиночестве. Она принимала наркотики, пила. Знаешь, я чувствую свою вину. Если бы я заговорила раньше…
— Нет, это не твоя вина, а его, — вмешивается Пиа. — Мам, ты можешь заговорить и сейчас. Еще не поздно. Назови его имя, расскажи о нем всем. Ты не будешь одна, я уверена!
— В свое время. Дело не в мести — пока еще нет. Дело в жизни других людей. Очень важно собрать их вместе, укрепить, сделать сильными. А потом… потом посмотрим. Я очень жалею, что не убила его в ту ночь. Был такой момент, когда я могла, и с тех пор думала об этом миллион раз. Жаль, что я этого не сделала.
— Нет, не жаль, — говорю я. — Не жалей об этом, мам. Ты не убийца. Ты — герой. Мой герой.
— Луна права, мам, — добавляет Пиа. — Слушай, Патриция еще молода. А все то, что мы делаем, то, как мы поддерживаем пострадавших женщин, может дать им — и тебе, кстати, тоже — шанс начать все заново, с чистого листа. И Патриция это сможет, как только поверит
