Так я думал. Однако пока я думал, тело моё встало и, посмотрев на Авеллу, сказало:
— Ты идёшь?
— Мортегар, мы не можем отказаться от участия в турнире. — Авелла встала, готовая уйти. — Нас тогда самих…
— Что? Отчислят? Из Ордена выгонят?
— Да, выгонят из Ордена, мы лишимся оружия и доспехов. Чем мы тогда ей поможем?
Я заставил себя закрыть глаза и трижды глубоко вдохнул-выдохнул.
— Ты права. Идём тогда, покончим с этим скорее.
Но «скорее» не получилось. На выходе из столовой мы столкнулись с господином Тарлинисом, который просто кипел от гнева. Не удостоив меня и взглядом, он уставил своё грозное пенсне на Авеллу и заговорил, едва не срываясь на крик:
— Что ты себе позволяешь, дочь? Что ты о себе возомнила, а? Я уже третий день живу в этом муравейнике, третий день требую, чтобы ты ко мне явилась. Тебе что, не передавали?
Авелла посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул. Тогда она снова повернулась к отцу и решительно заявила:
— Да, передавали! А я не пошла, потому что мне было не угодно.
— Ах, так?! — взревел Тарлинис. — Не угодно? Тогда слушай меня внимательно: с этой секунды можешь забыть о помощи рода навсегда. Пусть изгнать я тебя не могу, но денег ты больше не увидишь — ни одного жалкого дилса. Ни ты, ни твой бесполезный брат.
— Какое облегчение, что я скоро перестану принадлежать к этому жалком нищему роду! — Голос Авеллы в этот миг напоминал голос её матери, когда та сердилась. — Я даже не задумываясь перейду в другой, ещё более жалкий и нищий род, которым буду, по крайней мере, гордиться! А теперь прошу нас извинить, мы торопимся с позором проиграть рыцарский турнир.
Взяв меня под руку, она обогнула онемевшего от такой наглости отца и вышла из столовой.
Держалась Авелла долго — до самого выхода. И только на улице я почувствовал, как её трясёт — не от холодного ветра, бросающего в лицо колкие капли дождя.
Остановившись, я заглянул в её бледное лицо. Она, ни слова ни говоря, прижалась ко мне.
— Ты всё сделала правильно, — шепнул я, погладив её по голове. — Я тебя никогда не брошу, обещаю.
— Мортегар? — услышал я её прерывающийся голос.
— Да?
— Я никогда не говорила так с папой.
— Когда-то нужно было. Хочешь правду?
— Угу, — кивнула она, потёршись носом о мой плащ.
— Твой отец — редкостная скотина, и даже такого сына, как Зован, он не заслуживает, не говоря о тебе.
Авелла отстранилась от меня, внимательно посмотрела в глаза. Я ждал возражений, возможно, даже истерики. Но она вдруг как-то очень просто и в то же время серьёзно спросила:
— Да?
— Моё глубочайшее убеждение, — ответил я.
— Тогда буду думать так. — И она улыбнулась.
***
Всё было как вчера. Стадион, арена, зрители, рыцарский кордон. Разве что дождь мелко и мерзко сыпал. Нам снова пришлось тянуть карточки. Мне досталась «двойка». Я окинул взглядом троих рыцарей, дошедших до финала. Крепкие взрослые мужики. Любому из них быстрее проиграть, чем пытаться победить. Да, теперь я рассматривал соперников именно с этой точки зрения — как быстрее. Деньги… Да плевать. Деньги гипотетически можно как-то заработать. А если Убийцы разделаются с Натсэ, то её я и за миллиард солсов не куплю.
— Первый поединок! — прогремел над стадионом голос Кевиотеса.
Авелла, покрывшись доспехами, перелезла через бордюр.
— Я быстро, — пообещала она.
— И осторожно! — сказал я вслед.
Подставляться правилами турнира запрещалось. Поэтому нужно было хотя бы создать видимость боя. Пропустить какой-нибудь удар — желательно, конечно, не смертельный — и уже тогда упасть и не подниматься.
— Торопитесь куда-то? — спросил Лореотис, стоявший рядом со мной, сложив руки на груди. Несмотря на дождь, он пока был без доспеха.
— Натсэ вчера видели на рынке, — сообщил я. — На неё напал кто-то из Убийц. Ранил.
— И что наш придурок собирается делать? Сложить на рынке алтарь и плакать?
— Это я.
— Что — «ты»?
— Я придурок. Мы обратно поменялись.
— Ты-ы-ы?! — обрадовался почему-то Лореотис. — Ну что ж, поздравляю! Ты сегодня вытянул главный приз.
И он показал мне свою карточку. Карточку с цифрой «2».
Глава 43
Авелле не повезло. Не повезло просто сказочно. Ей достался в соперники сверхосторожный рыцарь. Он, видимо, хорошо помнил окончание вчерашнего моего поединка и не хотел кончить так же. Нескольких секунд «боя» мне хватило, чтобы понять: рыцарь тоже ищет случая подставиться и лечь.
Авелла и безымянный брат Ордена сходились, расходились, делали ложные выпады. Сталь звякнула лишь один раз — мечи случайно сцепились кончиками.
— Да бей же ты! — пробормотал я, сам толком не зная, к кому обращаюсь. К кому-нибудь…
— Чтобы безукоризненно лечь в бою, — наставительно изрёк Лореотис, — надо сперва научиться как следует драться. Надо чувствовать бой, чувствовать соперника. А вы умеете только истерически побеждать, сами не понимая, как так вышло. Я вас не упрекаю, нет — это неизбежное следствие молодости. С возрастом начинаешь понимать, что, помимо побед и поражений, есть ещё и сам процесс.
Я с недоумением покосился на Лореотиса. Чего это он разговорился? Выпил, что ли? Но его ответный взгляд был прямым и трезвым.
— Думаешь, я не вижу, как ты заставляешь себя измениться перед каждым боем? — спросил он. — Ты как будто задерживаешь дыхание, ныряешь и, когда приходит срок, выныриваешь и судорожно дышишь.
— А как иначе? — спросил я.
— Ты видел мой вчерашний бой. Как по-твоему, я хоть чуть-чуть изменился, выйдя на арену?
Я вспомнил бой. Нет, Лореотис не менялся. С точно таким же видом он пошёл бы в кабак, или в баню с голыми дамами.
— В этом и есть твоя ошибка, Мортегар, — вздохнул Лореотис. — И твоя, и её, — кивнул он на Авеллу. — Вы думаете, что можно стать рыцарем на полшишечки. Победить Орден Убийц и выдохнуть. Несколько месяцев усиленно потренироваться — и расслабиться. Но как по-твоему, Убийцы живут так же? Задерживают дыхание, прежде чем кого-то убить, а потом выдыхают — всё, кончено, можно нажраться и уснуть?
Я медленно покачал головой. Смысл слов Лореотиса до меня доходил лучше, чем хотелось бы.
— Ты собрался воевать с теми, для кого убийства — жизнь. А что жизнь для тебя, Мортегар? Что ты им хочешь противопоставить? Своё страстное желание обнять Натсэ и не отпускать, пока она не сгниёт у тебя в руках?
— А у меня больше нет ничего, — тихо сказал я.
— Самое
