Тренировки с Талли проходили всё интереснее, я осваивал новые и новые простые заклинания, прокачивая свою огненную силу. Особенно мне нравилось заклинание «Скульптор». Применив его, можно было заставить огонек принять любую форму. Чем больше деталей вспоминалось, тем лучше получалась скульптура. На словах просто, на деле — попробуй, сделай! Сидишь, щуришься, шипишь сквозь зубы, а руки так и тянутся — поправить, разровнять… Огонь мне, конечно, вреда не причинял, но и ощущения от ожога хватало, чтобы утратить концентрацию. Пламя немедленно теряло форму, и заклинание приходилось творить заново.
Спустя неделю мне удалось изобразить вполне себе сносную ромашку (вообще хотел розу, но потом понизил планку).
— А я думала, у нас мальчик будет, — ехидно заметила Талли, как раз в этот момент заглянувшая в святилище, где я отрабатывал навыки.
Я, разумеется, дико смутился и попытался на ходу превратить ромашку в меч. Получилось нечто до такой степени несуразное, огромное и вяло фаллическое, что Талли, взвыв от смеха, выбежала прочь.
Ну и Огонь с ней. Дура.
На следующий день, пытаясь «нарисовать Огнем с натуры» саму Талли, я спросил, какой вообще смысл в этом заклинании. В бою ведь всё равно, чем ты во врага кинешь: огненным шаром, или огненным пони. Талли в ответ посмотрела на меня, как на идиота.
— Это красиво, — сказала она.
— И всё?!
— А что ещё? Разве в твоем мире нет такого понятия, как искусство?
— Ну, есть, но… Какой смысл создавать скульптуру, если она исчезнет сразу, как ты отведешь взгляд?
— А какой смысл в скульптуре, которая исчезнет через век, или тысячу лет? Произведения искусства согревают сердца смотрящих и живут в памяти вечно. В Ирмисе был целый орден Творцов, и люди каждый день ходили смотреть на созданные ими изваяния и представления. У самых искусных изваяния двигались и разыгрывали пьесы.
— Двигались? — выдохнул я, глядя на кривого уродца, который у меня получался вместо высокой стройной девушки. Его хотелось пристрелить, чтобы не мучился. Примерно так я и сделал.
— Ты всё? — с усмешкой спросила Талли. — Продолжим завтра?
— А какой смысл? — пожал я плечами. — Мне до таких высот, как ты говоришь, — лететь, пер… Ну, в общем, высоко лететь. И ради чего? Кто будет смотреть мои скульптуры? Ты и Мелаирим?
— Ты прекрасен, — без тени насмешки сказала Талли. — Ты великолепен! Именно такой и был нам нужен: жалкий слизняк без цели, без воли, без чувства прекрасного. Тем легче Огонь займёт место твоей воли. Ты ему только окрепнуть дай! А что до заклинаний — мне лично без разницы, какое ты прокачивать будешь, лишь бы ранги поднимались, без этого от тебя толку — чуть. Хочешь — найди другое. Но если вдруг поможет — я могу и голой попозировать. Так или этак, а куда-то мы продвинемся. Подумай до завтра.
И она, подмигнув, ушла. Оставила меня, униженного, раздавленного и возбужденного до крайних пределов. Разумеется, воображение тут же заполнила голая Талли, неподвижно застывшая передо мной.
В своих чувствах к Талли я до конца не разобрался, как и в её чувствах ко мне. То, что она была самой шикарной девушкой из всех, что я видел по эту сторону смартфона, сомнению не подлежало. Когда она бывала в дурном настроении, я прикусывал язык. Стоило ей улыбнуться, и я начинал болтать без умолку. По всем статьям я подходил под определение «влюбленный дурачок», за одним исключением: влюбленным я себя не чувствовал. Чего-то не хватало. Какого-то касания душ, что ли. А Талли, хоть и приближалась несколько раз к этой черте, переступать её не спешила. Потому что ей на мою личность было, в сущности, плевать. Откуда я, в конце концов, знаю, может, у неё там, наверху, парень есть.
Мелаирима я видел редко. Видимо, студентке второго курса исчезать было проще, чем проректору, поэтому я, по сути, жил с Талли. Каждый раз, почтив меня своим присутствием, Мелаирим задавал какой-нибудь неожиданный вопрос, а ответов порой и вовсе не слушал. Просто смотрел, улыбаясь, мне в лицо и что-то там себе понимал.
— Скучаешь по родителям? — озадачил он меня.
— К… Конечно! — выдавил я.
На самом деле, к стыду своему, о родителях я почти не вспоминал. Они всегда присутствовали в моей жизни как данность. Рано уезжали на работу, поздно возвращались. Иногда мы целыми неделями общались исключительно при помощи записок, прилепленных к холодильнику.
Если я по кому и скучал, так это по сестренке, с которой мы, по сути, вдвоем и жили. Об этом я тут же, спохватившись, сообщил Мелаириму. Но он будто меня не услышал. Улыбнулся еще шире, пробормотал: «Хорошо, хорошо», — и удалился.
Что тут, спрашивается, хорошего? Но так случилось, что тем же вечером я узнал, что.
Я шел из туалета к своей комнате и, задумавшись, свернул не туда. Оказался возле кабинета Мелаирима, где тот негромко разговаривал с племянницей. Проход они «зарастить» забыли, и, хотя говорили негромко, я, замерев и обратившись в слух, сумел разобрать каждое слово.
— Он ведь скоро заскучает, — холодным тоном говорила Талли. — Магия его уже не так чтоб занимает, он схватывает налету. Ну и водить его вокруг постели целый год точно не получится. Слюни он, конечно, распускает — не отмоешься, но совсем не растекается. Ты уверен, что он подходящий кандидат?
— Огонь его выбрал, — печально отвечал Мелаирим. — И я готов спорить, что до принятия в клан всё было гладко. Но когда он выбирал печать… Мне показалось, что он взял не тот камень, на который указывал Огонь.
— Да? — оживилась внезапно Талли. — То-то мне и показалось, что Тейваз ему совсем не идет. Значит, у него всё-таки есть хребет? Это проблема.
— Таллена, не наводи панику. — Я прямо почувствовал, как Мелаирим поморщился. — Стоит ли называть «хребтом» желание мальчика ковыряться в носу исключительно безымянным пальцем, а не каким-либо другим? Пусть наслаждается крохами, которые считает своими. Их с каждым днем всё меньше. Ты заметила? Поначалу он то и дело морщился — у
