— Ладно, Мицци, не отчаивайся. Как-нибудь выкрутимся. Ведь не у нас одних такое положение… Придет другое время.
Мицци тяжело вздохнула:
— Да, придет! Но когда око придет…
В дверь постучали.
— Кто в такую рань? — удивился Макс.
Это были Киршнер и Хор.
— Здравствуй, Макс. Что, не ожидал таких ранних гостей?
— По правде говоря, нет… Я даже перепугался, подумал, не МП ли.
— Ну да, — усмехнулся Хор. — Тебя испугаешь!
Карл Хор — друг детства Макса. В свое время они были неразлучны. Вместе дрались с мальчишками из соседнего двора, играли в одной футбольной команде. В одно время вступили в подпольную Комсомольскую организацию.
Затем их пути разошлись. Макса призвали в гитлеровскую армию и, как «недостаточно преданного райху и фюреру», зачислили в рабочую команду, выполнявшую тяжелые и опасные земляные работы на русском фронте. В 1943 году с группой коммунистов Макс дезертировал из ненавистной гитлеровской армии, примкнул к отряду словацких партизан в Карпатах и вместе с ними дрался против фашистов.
От Хора Макс известий не имел. Слышал только, что его арестовало гестапо, и считал своего друга погибшим.
Но когда в 1945 году, после освобождения Вены, Макс вернулся в родной город, он узнал, что Хор был в Бухенвальде и чудом уцелел.
Былая дружба не возобновилась, но между ними установились теплые приятельские отношения. Хор часто заходил к Гупперту посидеть, потолковать о том, о сем, и поэтому Макс не удивился его сегодняшнему приходу.
Но вот Киршнер впервые у Макса…
— Выпейте кофе, — предложила Мицци, когда гости уселись.
— С удовольствием, — отозвался Киршнер. — Дома я тоже пил кофе, но, признаться, без сахара.
Мицци весело глянула на Макса и, не выдержав, прыснула со смеху.
— Ага! — догадался Киршнер. — Видимо, вы тоже не очень любите сладости.
Они потолковали о возросших ценах.
— Вот что, — сказал, наконец, Киршнер, заметив, что Макс украдкой поглядывает на часы. — Пришли мы к тебе с таким делом: поедешь от нас гостем на конгресс сторонников мира в Венгрию.
— В Венгрию? Я?
Макс от неожиданности даже привстал.
— Именно ты! Что в этом удивительного?
— Но… но ведь есть более достойные люди. И потом… что я скажу на конгрессе? Мне никогда не приходилось выступать на таких ответственных собраниях. А тут еще за границей. Оратор из меня — сами знаете какой. Просто не смогу… Вот будет картина, — он заговорил, подражая голосу радиодиктора: — «Австрийский гость молчал в течение двадцати минут, а затем, кашлянув, оставил трибуну»…
Никто не отозвался на шутку. Даже Мицци посмотрела на Макса с укоризной.
— Шутки в сторону, Макс. Тебя решили послать — и ты поедешь, — строго сказал Киршнер. — Оратором быть вовсе не обязательно. Зачитаешь приветственное письмо, а затем просто и ясно расскажешь о том, как мы здесь боремся за мир. Расскажешь, как три тысячи подписей под Стокгольмским воззванием собрал, о бесчинствах американской военщины… Рассказать есть о чем.
— Да, конечно… Только…
Макс замялся. На его лице проступил румянец.
— Договаривай, договаривай! Тут все свои.
— Только вот с деньгами у нас с Мицци сейчас туговато. А, ладно, — он пристукнул по столу ладонью. — Займем немного, продадим кое-что из вещей…
Гости переглянулись.
— Ах, я и забыл сказать, — спохватился Киршнер. — Поездку ведь оплачивает городской комитет сторонников мира.
Хор крепко пожал руку Макса.
— Рад за тебя. Поздравляю, дружище.
Он глянул на часы и забеспокоился:
— Ну, пойдем. Еще на работу, чего доброго, опоздаешь. А мы тебя проводим и расскажем все подробно. Мицци, найди какую-нибудь фотокарточку Макса — для заграничного паспорта.
Мицци сняла с этажерки альбом.
— Эта будет хороша? — спросила она. — Не слишком мала?
Хор повертел фотокарточку в руках.
— Сойдет… Все технические подробности — паспорт и прочее — улаживаю я. У тебя, Макс, и так хватит беготни…
Мицци закрыла за ними дверь. Затем она сказала рыжей кошке, тершейся у ее ног:
— Мы с тобой остаемся одни. Макс уезжает в Венгрию, понимаешь, в Венгрию! Ах, как бы я хотела поехать с ним! Но нельзя, никак нельзя…
Она тяжело вздохнула и принялась за работу. Надо убрать со стола, помыть посуду, сварить обед. И все это нужно успеть сделать за два часа. Ее смена на телефонной станции начинается в половине десятого.
ТОМСОН ДОКЛАДЫВАЕТ
Полковник Оливер Мерфи, начальник венского отдела Си-Ай-Си[2], провел рукой по бритой голове. Ладонь стала мокрой, как будто ее смочили водой.
— Проклятая жара! — выругался Мерфи. — Можно подумать, что ты не в Вене, а в Центральной Африке.
Он встал и, быстро семеня толстыми, маленькими ногами, подошел к круглому столику. Под ним в ведре со льдом стоял сифон с газированной водой. Мерфи налил стакан и жадно выпил. От холодного напитка стало немного легче. «А теперь надо опустить жалюзи, — подумал полковник. — Иначе к полудню здесь будет вообще невыносимо».
У окна внимание Мерфи привлекло огромное яркое панно, выставленное на противоположном тротуаре. Лиловолицая плакатная красавица беспомощно билась в смертельных объятиях звероподобного джентльмена с лошадиной челюстью, одетого в безукоризненный вечерний костюм. «Кругер-кино. „Убийство в экстазе“. Новый американский боевик по пьесе Вильяма Шекспира „Отелло“. Продукция Метро-Голдвин-Майер. Голливуд», — гласила надпись.
Проходившая мимо панно старушка-венка остановилась и, спустив на самый нос очки, стала читать текст. Неожиданно она отшатнулась от плаката и, возмущенно размахивая кошелкой, пошла дальше. Полковнику было видно, как шевелились губы старушки. Вероятно, она высказывала вслух свое мнение о рекламируемой продукции «Метро-Голдвин-Майер».
Мерфи с интересом наблюдал за этой сценкой. С чего бы старуха так рассердилась? «Убийство в экстазе». Хм! Вполне современное название. — смелое, беспощадное, в духе Микки Спиллейна. Как это у него сказано в последней книге? Ага! «Дайте возможность радикалам испытать отвратительный вкус внезапной смерти. Убивайте их направо и налево, покажите им, что у нас нет мягкости. Убивайте! Убивайте!» Вот как, мадам! В наше время на пьесах Шекспира да вальсах Штрауса далеко не уедешь. Теперь нужна совсем другая музыка.
Насвистывая какой-то воинственный мотивчик, Мерфи опустил жалюзи. В комнате сразу стало темно. Он добрался до дивана и лег. Жалобно застонали пружины. Полковник блаженно крякнул. Хорошо бы сейчас подремать немного! Нет, к черту этот
