На вид мужику лет сорок. Высокий, поджарый, лысоватый, чернявый. На кавказца похож. Говорит на чистом русском, без акцента. Мы ведь не забываем про слух о чеченских террористах... Кстати, с брюшком. Ерепенился: "Да вы не понимаете, на кого руку подняли! Система вас в порошок сотрет и фамилии не спросит..." Да мы, вроде, ничего ни на кого не подымали. Живем себе - хлеб с маслом жуем. Нами же, кстати, выращенный хлеб и взбитое руками Автономовны масло. Не нахлебники мы и не намасленники.
В пылу довольно ленивой перепалки (все же кавказская кровь в нем есть, но не шибко горячая...) пленник выдал:
- Ну, а как же еще, если у вас тут... секта?
- Какая такая секта? - парировал дядя Вася.
- Ну, эта, как ее, бишь... тоталитарная.
- Ага, значит. Вот с этого места, пожалуйста, поподобнее...
Артур и выложил нам. Альтернативную историю нашей слободы. Оказывается, пока мы здесь обитаемся, в недрах специальных служб копился обильный материал о Беловодье. Якобы внутри периметра поселились сектанты, приверженцы некоей страшной религии. Неизвестно фээсбэшному начальству, кто нашей шайкой-лейкой заправляет, но есть предположение, что нити тянутся за рубеж. Мы уже несколько лет находимся в "оперативной разработке". Возможно, у нас тут "база экстремистов", задумавших государственный переворот. А с экстремизмом сейчас в стране жестокая борьба. О, как.
Артур умело все же уходил от вопросов на тему, кто организовал операцию, что за люди в лагере, какова их цель, какая роль отведена лично ему. Ясно было, мы повязали немаленькую шишку. Артур, почувствовав, что опасности для его жизни нет, стал вести себя немного развязано. Даже отваживался на едкие замечания. Например, увидев Люсю, цокнул языком: "Нехилая у вас тут житуха, екарный бабай!" Люся обворожительно улыбнулась. Я почувствовал, как к моему лицу прилила кровь ревности.
Однако, суббота, банный день. Несмотря на осадное положение, несколько банек у нас топиться. Полезная привычка - дело святое. Артур не отказался посетить баню. Охрану, конечно, мы не ослабляли. По традиции, "с устатку", положено принять. Мне нельзя, я с самогону нашего, на болотной клюковке настоянного, дурной становлюсь. Но все равно рядышком сидел, бдел, значит, со своим "англичанином".
Мужики хватанули - разок, другой. Крякнули, еще хватанули. Убрали. Не след расслабляться. Пленник тоже не отказался принять. Размяк. Я приметил, на шее его почему-то пуля на веревочке висит. Вопрошает:
- А в курсе вы, почему англичане Англо-бурскую войну выиграли?
Раскрасневшийся дядя Вася:
- Ну, я, к примеру, в курсе. Вы другим поведайте.
- Хорошо. Буры пленных принимали как гостей. Уважали, значит.
- Ну, и? - Вопросил Игорек. Кажись, наш спецназовец почуял своего, как рыбак рыбака. Как минимум, в вопросе звучали нотки уважения.
- Вот и ну. Англичане откармливались, убегали и... мочили со всей жестокостью. Без жалости.
- Зачем?
- Чтобы подчинить.
- Нормальный ход, - дядя Вася вступил несколько нервозно, - И зачем их подчинять? То бишь, нас...
- Не мое дело. Приказ.
- Па-а-анятно. Это значит, только жестокость и еще раз жестокость?
- Примерно так... - Похоже, Артур и сам был не рад, что затеял дурацкую дискуссию. - всякая силовая операция не предусматривает... гуманизм.
- И что же... нельзя по-нормальному договориться и разойтись? В сухую...
- Не-а. В сухую невозможно.
- А как тогда?
- Как, как... Маленьких - пиз...ть, больших - убивать. Более эффективного способа подавления сопротивления человечество пока что не придумало. А шуры-муры - это для мирового кинематографа. - в пленнике вновь взыграло кавказское - уж мне ли не знать... У меня знаешь, сколько таких операций в послужном...
- Операций, говоришь... - дядя Вася поглаживал бородищу, вид его был задумчив, глаза зло глядели на малосольный огурец, насаженный на вилку. Дед приподнял руку, повертел огурец... и с громким хрустом откусил.
-- Моя непутевая жизнь
Даже и не знаю, что про себя-то рассказать. В смысле, хорошего. Сплошная цепь несуразностей да бяк. Рожден я не знаю где, не знаю, от кого и кем. Нашли меня на станции "Дно", в пятидесяти метрах от здания вокзала, между путями; был мне при обнаружении приблизительно месяц от роду. Я обретен завернутым в "конверт", мирно почивавшим в плетеной корзине. Наткнулась на меня осмотрщица вагонов Зинаида Нестерова, шедшая осматривать вагоны. Характерно, что все мое "приданое" было идеально чистым, да и дитё, в смысле, я, отличалось ухоженностью и отменной упитанностью. Все эти премилые подробности я разузнал в своем личном деле, которое выкрал, будучи в интернате в поселке Багряники. И они до сих пор будоражат мое, возможно, шибко нездоровое воображение: вдруг я отпрыск каких-нибудь высокопоставленных, благородных родителей, и моя потеря - звено в цепи трагических случайностей, могущих стать сюжетом латиноамериканского сериала?
Оттого-то и фамилия моя Найденов, что я найден, ну, а имя мне, бедолажному, дала железнодорожница Зинаида, рассудив, что, ежели я послан судьбою - значит, богом. А "божий человек" - это Алексий. Меня и записать-то хотели именно "Алексием", но в последний момент передумали. Пошла для меня череда казенных домов, своеобразные и в чем-то полезные для развития инстинкта выживания круги ада. Дом малютки в Кашине, дошкольный детдом в Елатьме, детдом в Шуе, Багряниковская специальная школа-интернат... Должен признаться: еще в Елатьме на меня навесили ярлык "дебил", что обусловило мое дальнейшее "специальное" образование. Да, проблемы с математикой и русским языком у меня были, но позже, в Вольской воспитательной колонии, когда со мною в школе занимались грамотные учителя, выяснилось, что я просто медленно и туго дохожу до сути. С гордостью скажу, что среднюю школу я окончил без троек, а по литературе, географии, химии и геометрии я вообще был лучшим.
Там же, на зоне, я пристрастился к чтению. Учительница русского и литературы Татьяна Адольфовна Штункель (она из поволжских немцев) приметила, как я нестандартно пишу сочинения, сама протолкнула меня в редактора стенгазеты нашего отряда. Подсовывала мне полезные книги, да и вообще старалась как-то повышать уровень моей внутренней культуры.
Да-а-а... А должен был я отмотать восьмерик, но через четыре года, в 19 неполных лет, я обрел волю. Вынужден сознаться, за что мне наваляли эдакий срок. Мне было 15. Мы, несколько пацанов Багряниковской школы-интерната, без разрешения воспитателей выбрались в поселок Пречистое и там разжились портвейном. Выпили.
