Я не спеша возобновил огонь в печи. Разложил на грубо сколоченном столике остатки еды, заварил крепкий чай, почти чифир, и стал смаковать пищу, отнятую мною у мирян. Закурил. Ну, тут природа, само собою разумеется, возобладала. Захотелось мне до ветру - аж терпежу нет. Чего уж трусить - пора ставить решительную черту подо всеми этими кошмарами!
Отворив скрипучую дверь, я некоторое время привыкал к свету - уж шибко ярким сегодня было солнце. Едва я высунулся из хатки, что-то тупое резко ударило меня по темечку... посыпались из глаз искры, и наступила темнота.
Меня по жизни бивали неоднократно, и я познал на своей шкуре, что сопротивляться не надо - только тебе во вред будет, а нужно расслабить мышцы - это и значит "держать удар". Очухался от нокаута я быстро, принял позу плода в материнской утробе, прикрыл лицо руками и стал дожидаться, когда эти лоси устанут. Притомились, наконец. Затащили меня в избушку. Я лежу, они на койку сели, закурили. Двое. На фараонов не похожи. Одеты в хаки, но явно не из органов. Разве служивым положены бороды-то? Я, памятуя наше исконное "не верь, не бойся, не проси", тупо гляжу в их сторону. Изображаю покорность. В глаза пялиться нельзя - человек непредсказуемая зверюга. Они, будто я дичь какая, а не гомо сапиенс, затеяли между собою обсуждение: "Ну, как мы с ним? Навроде, очухался..." - "Свяжем, что ль?" - "Да нет, наверное... Мы, кажись, его так обработали, что... щ-щ-щенок". Мужик выругался трехэтажным матом.
- Эй, - это уже ко мне, - на дороге ты, что ль, Петровых-то грабанул?
Помалкиваю. Сплюнул кровавую харкотину.
Мужики молча курили и несколько растерянно глядели - не на меня даже, а в мою сторону. Мучительная пауза длилась, казалось, бесконечность. В конце концов, один из них, пустив слюну на бычок и аккуратно растоптав его, раздумчиво произнес: "Ну, все. Наверное, будем, что ли кончать". Что кончать? Впрочем, я уже прикидывал вероятные варианты своих личных действий и не придавал шибко большого значения словам. Они, кажется, были без оружия (огнестрельного), это плюс. Я еще не повязан - это второй плюс.
Нечасто получаешь удовольствие именно оттого, что выбрал именно тот самый момент. Едва один из этих нагнулся ко мне, раскручивая веревку, я, сделав прием "ножницы" (о, я им еще в интернате овладел!) ловко свалил мужика с ног. Бугаи были в толстых бушлатах, что для меня являлось третьим плюсом, ибо верхняя одежда стесняла их движения. Я схватил полешко и от всей души саданул упавшему по лицу. Что ж... они на меня засаду устроили, яко на дикого зверя, а я просто усыпил бдительность таежных людей. Закон тайги. Второй так и сидел на койке, разинув варежку. Мне показалось, мой внезапный демарш и свирепый вид его загипнотизировали. Первый, схватившись за свою окровавленную харю, отчаянно выл. Каждая потерянная секунда мне во вред - подскочил к тому, на койке. Он по-детски прикрылся руками. Я с размаху приложился поленом по его ноге. Да, брат, не я первый начал, вопи - не вопи, получил ты возврат должка.
Я выскочил наружу. Все-таки башка после ихнего нокаута трещит, сосредотачивался я с трудом. Взгляд выхватил два ружья, приставленных к срубу. Наверное, прикладом одного из них меня и загасили... Лохи, однако, эти горе-охотнички... Курки взведены, были готовы меня шлепнуть, а тут - расслабились... Неосмотрительны вы, ребятки дорогие!
Мозг работал стремительно, несмотря на шум в голове. Уверенно я направился по натоптанной ими тропке, и метров через сто наткнулся на снегоход типа "Буран". Техника для меня знакомая, да и руки у меня из того места растут, какое надо. Ого, да я король положения! Я уверенно вернулся в избушку. Те двое испуганно зырили на меня. М-м-мда, хорошо, когда ты банкуешь! Я молча (но краешком глаза все же наблюдая за фраерами) оделся, собрал в сумку остатки провизии, прихватил лыжи. У одного из ружей вынул патроны, положил в карман. Ствол бросил на пол. Скажу честно: был горд тем фактом, что смог одолеть противника, не проронив ни слова. Кураж, блин. Жалко ли мне было этих людей? Ни на копейку. Как там у Шекспира: "Бывает зверь жесток, но и ему знакома жалость, нет жалости во мне - а, значит, я - не зверь". Начитался, вот... Толстой недоделанный. Теперь уже я уверенно глядел в виноватые глазенки того, кому изуродовал ногу. Он что-то шипел, кажется: "Не убивайте нас, у нас де-е-е-ети..." У меня ведь ружье в руках... Я еще раз сплюнул - теперь уже презрительно.
Бензину хватило километров, наверное, на восемьдесят. Когда мотор в последний раз хряпнул и заглох окончательно, я изучил содержимое бардачка. Там были только железки - разного рода капканы - да приманка в виде дохлых грызунов. Невелика моя добыча...
Дальше скажу совсем уж коротко. Да и рассказывать, откровенно говоря, особо нечего. Два дня я шел все в том же восточном направлении, две ночи кое-как кантовался у костра, свернувшись калачиком. Вначале думал, убью какую-нибудь зверюгу, сожру, но оказалось, зверь просто так по лесу не ходит. Ну, не охотник я, чтоб знать, как зверя добывать! Не набрел я и на человеческое жилье. Кажись, попал я ну, в совершенно необитаемую зону. Здесь я, видно маху дал - ведь, когда летел на "Буране", несколько раз пересекал наезженные дороги. Надо было все же держаться их. Третий день уже и сил не было идти. Пробовал жевать какие-то ветки, во рту только гадостно было. Вот тут и охватило меня полное отчаяние. Ружье казалось трехпудовым. Сбросил я его - поплелся налегке.
Еще задолго до темна я начал в меру сил обустраивать лежанку. Обустроил, а костер... не захотелось мне его разжигать. А ведь чувствую, что руки, ноги коченеют, и такое приятное тепло стало меня обволакивать. Я улегся на свое одро. Сомкнул веки. Пытался представить себе маму - именно такою, как матушка Антонина со станции "Раненбург". Почти сразу я погрузился в сладкую дрему...
...Очнулся от резкой боли
