Гретхены, когда они наедине.
Теперь гансам, конечно, не до буклетов. Наступление идет быстро. Уже в первые дни его нами взяты города Лисичанск, Верхнее, Пролетарск, Кадиевка, Енакиево, Краматорск. Мы идем на Запад!
Эх, дороги!
Вся фронтовая жизнь — на колесах.
Колеса пушек, колеса «газиков», «студебеккеров», подвод, гусеницы танков и тракторов с утра до вечера прокручивают километры.
Где идет война? Больше всего на дорогах и по дорогам.
Фронтовые дороги по «калибру» и значению различны. Одни именуются шоссейками, грейдерами, большаками, бетонками, другие — проселками, грунтовками, тропками.
И на всех — движение.
О, фронтовая дорога с твоей жирной, чавкающей грязью, взорванными мостами и смертельным коварством дремлющих до поры мин!
О, фронтовая дорога, сорок тысяч раз обруганная, проклятая водителями, шоферами за неисчислимое количество объездов, бродов и зыбких переправ!
Фронт неумолимо передвигается на запад, и тебе, лейтенант Крылов, чуть ли не каждый день выдают новые карты.
Это не Большие и Малые Вяземы, многократно изученные в школе и училище. Это карты земель, для тебя незнакомых. Но ты к этому уже привык. Ты читаешь только что полученную карту, как старую, давно известную книгу и о какой-то Пятихатке или Большихе говоришь, словно жил в них с самого детства.
— Пятихатка? Большиха? Это та самая, что на опушке леса за мостом? Мы остановимся в ней завтра…
Крутятся колеса, шлепают гусеницами по грязи тракторы…
И вот ты в Большихе. Большихи, украинской деревни, оказывается, уже нет: она сожжена оккупантами. Нет ни белых хаток, ни вишневых садов — одни только торчащие черные печки да запах гари. И ни одного жителя: все они немцами расстреляны и аккуратно рядками положены на землю около своих домов — головами к крыльцу, к порогу. Так выглядит провозглашенная оккупантами «свобода ремесла и частного промысла».
Это встречи горькие, тяжелые. Но бывают и будут веселые, светлые. Ты, лейтенант Крылов, займешь наблюдательный пункт на верхнем этаже Краматорской школы. Вместе с капитаном Красиным ты будешь много часов смотреть в стереотрубу, чтобы не пропустить ни одного движения противника.
А потом ты услышишь стук и в дверь войдет русоволосый голубоглазый мальчишка с ведром каши.
Хорошая, чудесная, великолепная каша — пшено с тыквой!
И мальчишка скажет:
— Вы тут сидите с утра и ничего не кушали. А мамка все беспокоилась и меня послала…
Ты погладишь этого мамкиного посланца по голове и в знак благодарности разрешишь ему посмотреть в стереотрубу.
И он увидит, как мчатся по косогору отступающие немецкие артиллеристы. Шестерка лошадей тянет орудие.
А после того как мальчик убежит, к тебе придет молодая, очень нервная, преждевременно поседевшая женщина и скажет:
— Сколько мы вас ждали!
Но ждали не все. Были такие, которые приспособились. Посмотрите на тот желтенький дом, который в садике. Там живет девчонка, у которой немцам всегда было весело.
Ты придешь в этот дом и увидишь кудрявую девушку, сидящую со скучающим видом за маленьким столиком. А на столике в металлической оправе — портрет любимого. А любимый — самый большой подлец и мерзавец — эсэсовец. Девушка и не скрывает, что он из СС. Она к нашему приходу портрет не убрала, не спрятала: любовь. Слепая, глупая, идиотская, предательская.
Никогда я не думал, что хоть одна советская девушка может полюбить врага. А оказывается, были такие. И про них даже песню сложили — горькую, обидную песню.
Ее пел на мотив «Спят курганы темные…» сержант Богомазов.
…Шлепают по грязи траки гусениц, крутятся колеса пушек.
Фронтовая дорога… Ты увидишь на ее обочинах трупы врагов, сотни трупов. Они лежат — в мышиных мундирах, вцепившись пальцами в русскую землю! Вот, чего им не хватало — смерти на далеких неведомых равнинах в придорожном бурьяне и в буйной крапиве.
Где-то на неизвестном перекрестке тебя встретит генерал — член военного совета армии и вручит тебе партийный билет. А потом на таком же перекрестке ты увидишь танк KB, на броне которого написано «Даешь Берлин!». И сердце твое радостно застучит: значит, наши от Берлина близко, значит, войне скоро конец!..
Фронтовая дорога. Кажется, она бесконечна. Дни и ночи, дни и ночи. Крутятся колеса автомашин, шлепают по грязи траки гусениц. Мы наступаем!
Деревня Александрталь
Под деревней Александрталь-Пады, бывшей немецкой колонией, завязывается долгий тяжелый бой.
Мы занимаем Александрталь к вечеру. Занимаем, но вскоре сдаем. Немцы приготовили сюрприз: уходя они оставили в подвалах домов и в каменных бункерах автоматчиков.
Когда передовые подразделения продвинулись чуть дальше и в деревню приехали обозы, автоматчики вышли из подвалов.
За оплошность приходится расплачиваться дорого. Кто-то недоглядел, прохлопал, и вот теперь… В деревне — стрельба, неразбериха. На дороге — пробка, затор. Повозки, автомашины, орудия покидают Александрталь.
Перестрелка идет до полуночи, потом затихает: мы оставляем деревню. Слишком велики потери, слишком ощутим слепой неожиданный удар. Надо опомниться, собраться с силами.
Утром бой возобновляется. Немцы выпускают двух «тигров». Раньше на нашем фронте этих танков мы не встречали.
Огромные, похожие на паровозные тендеры, черные машины выползают из-за бугра.
И сразу по всем телефонам, по траншеям, по окопам слышится тревожное:
— «Тигры»! «Тигры»!
Бьют противотанковые орудия — «сорокопятки». «Тигру» это не угрожает. Он ползет вперед, и в стрелковой роте возникает смятение.
На людей необстрелянных, новичков большой черный танк с нарисованной на боку желтой оскалившейся кошачьей мордой, производит устрашающее впечатление.
«Тигры» углубляются в нашу оборону и ведут стрельбу болванками. Болванки противно свистят, шлепнувшись на землю, рикошетят, дальше летят кувыркаясь, со звуком: «ф-р-р-р».
Радист долго налаживает связь с дивизионом, кричит в трубку: «Двадцатый, двадцатый!»
«Двадцатый» — капитан Красин.
Наконец в трубке слышится голос Красина. Я докладываю, что чуть правее окраины деревни Александрталь появились «тигры». Красин отвечает:
— Я их вижу. Распорядился.
