Подполковник хочет создать так называемый «фиктивный воздушный репер». Репер будет обозначен на планшете уколом булавки. И все цели — видимые и невидимые, — которые появятся потом в районе этого укола, можно будет накрывать быстро и наверняка, не делая сложных расчетов, внеся лишь небольшие поправки.
А сейчас придется попотеть! Снаряд с дистанционным взрывателем — проще говоря, с часовым механизмом — должен взорваться на заданном направлении, на заданной дальности и на заданной высоте…
Пока я колдую над планшетом, таблицей стрельбы и метеосводкой, подполковник связывается с майором Красиным:
— Девятая дает разрыв в воздухе. Засекайте стереотрубами.
Потом Истомин вызывает командира дивизиона АИР: разрыв будет «слушать» звукоразведка.
Я чувствую, как у меня стучит сердце. Волнуюсь: не оплошать бы. Говорю по телефону лейтенанту Резниченко, командиру огневого взвода:
— Первое орудие еще раз проверь сам.
Истомин смотрит на часы.
— Не нервничайте, старший лейтенант, не торопитесь.
— Я готов.
— Готов? Передайте на пункты: «Внимание!» — и открывайте огонь.
— Огонь!
Сзади за лесом раздается щелчок выстрела. Слышно, как, шурша, пролетает над нами снаряд.
Множество глаз будут сейчас искать разрыв. В его район повернули свои всеслышащие уши аппараты звукозасечки.
В небе появляется жирная черная клякса. Чуть правее и выше того места, куда наведен крестик стереотрубы.
— Недурно, Крылов, недурно, — говорит Истомин. — Вам нужен будет еще только один снаряд. Думал, больше. Опустите разрыв и дайте его левее.
— Огонь!
Снова в небе жирное пятно.
— Стой! — командует Истомин. — Записать установки! Крылов, ставлю вам «пять»! Сейчас уколем.
С пунктов дивизионов передают координаты разрыва. Данные визуальных наблюдений и звукоразведки совпадают.
Наношу местоположение репера на планшет и делаю укол ножкой циркуля. Чтобы укол не потерялся, обвожу его карандашным кружочком.
Резниченко докладывает установки, на которых был сделан второй выстрел. Теперь от этого репера, как от печки, можно танцевать в любую сторону.
«Танцевать» приходится очень скоро, через несколько часов. Майор Красин передает по телефону:
— С окраины деревни, левее церквушки, ведет огонь немецкая кочующая батарея. Перенесите на нее огонь от воздушного репера. Снарядов даю мало. Учтите, со своего НП смотрит Истомин…
Немецкую батарею «девятка» накрывает хорошо.
Спустя два дня, когда мы снова пошли в наступление, я был на окраине деревни, где эта батарея располагалась.
…В саду среди яблонь и вишен лежат стволы орудий, щиты, колеса, орудийные гильзы. Лежат еще не убранные трупы — люди и лошади. Ко мне подходит старик крестьянин.
— Как только ваши начали стрелять, германцы стали запрягать лошадей. Бежать хотели. Но запоздали. Так и полегли.
В саду двадцать глубоких воронок почти в рост человека. Снаряды легли один к одному.
Но это будет известно через два дня, а пока мы знаем лишь то, что батарея замолчала: она подавлена или уничтожена.
— Спасибо, Крылов! — кричит по телефону подполковник Истомин. — Наши утренние труды не пропали даром! Клякса была поставлена не зря. А вы, наверное, сердились: вот, мол, приехал Истомин экзаменовать… выдумывает разные задачи, как в артиллерийской академии. А вы знаете, война — это тоже академия.
Я понимаю, что хочет сказать Истомин. Я могу даже угадать, что он может сказать дальше: «воевать надо красиво, это искусство, а не драка…», «достоинство артиллериста — прежде всего в его культуре», «будьте немножечко аристократами — в хорошем смысле этого слова».
Где-то далеко-далеко Казань…
Майор Красин приказывает мне срочно явиться в штаб дивизиона.
— Посидим вместе ночку. Надо готовить «огни». Тут наши штабисты зашились.
«Огни» — это расчеты по всем вероятным целям: по обнаруженным батареям противника, по перекресткам дорог, по мостам, по оврагам, где может скопиться немецкая пехота. «Огней» — каждый из них под своим номером — обычно бывает очень много, десятки. И если по какой-то цели потребуется вдруг ударить — все расчеты готовы заранее, они известны командирам орудий, нужно назвать только номер «огня».
Готовить «огни» — вещь очень долгая, надо сидеть, не разгибаясь, с циркулем, угломером и таблицей стрельбы несколько часов.
Уже поздно, давно наступил вечер, и темнота непроглядная. Дорога через лес. Мы идем с Валиковым в нескольких шагах и друг друга не видим. Ни звезд, ни луны, только светятся стрелки компасов на руках.
Но вот впереди какой-то непонятный холодный свет. Словно тлеют оставшиеся от костра угли. Валиков спрашивает:
— Знаете, что это такое? Гнилушки. Сейчас мы с вами положим по одной гнилушке за края пилоток и друг друга не потеряем.
Мы и так, конечно, не потеряемся. Но предложение Валикова мне нравится. Хитрец, всегда что-нибудь придумает.
Иду и вижу, как впереди или чуть в стороне мерцает валиковский огонек.
Можно было бы светить и карманным фонарем, но это опасно: лес еще не прочесан от бандеровцев.
Мы добираемся до штаба, Валиков сразу отправляется спать, я иду к Красину.
Прежде чем садимся работать, Красин говорит:
— Тут для вас письмо есть. Видно, долго ходило: все в переадресовках…
От кого письмо? Обратный адрес: «Казань. В. Доронину»… Адрес на конверте написан крупными кривыми буквами — старый адрес полевой почты пушечно-артиллерийского полка.
Разрываю конверт, читаю: «Привет мушкетеру!» Красин видит, как я взволнован, спрашивает:
— От кого письмо?
— От Доронина. Лейтенант Доронин из второго дивизиона. Вместе учились, вместе в полк приехали.
— А? Его под Белозеркой ранило? Читайте, читайте!
«…Пишу тебе, Сашка, из Казани. Здесь я долго провалялся в госпитале. Ранения оказались нелегкими. Врачи боролись за мою правую руку, но ее все же пришлось отнять. Так что я стал левшой. Никак не мог научиться писать левой. Только теперь начинает получаться… В общем я выжил… Выписался из госпиталя, но пока остаюсь в Казани: здесь у меня родственники, приехала мама.
Скоро начну работать: предлагают преподавать военное дело в школе. Это, конечно, не радость. На
