оче-горе, обернулся. Липаева стояла в двух шагах от него и рассматривала забинтованную руку. – Может это и к лучшему, – она плаксиво шмыгнула носом. – Будет мне напоминанием... Чтобы не лезла больше никуда. Может быть... может я по-другому и не поняла бы, пока не испытала бы боль... Она подняла на Сеню взгляд и Арцеулов вновь мысленно ругнулся. По щекам молоденькой полицейской стекали две блестящие струйки слёз. – Простите меня! – выпалила она громко. – Пожалуйста!.. Я правда только хотела вам помочь! Я уже год хожу в сержантах! Меня никто в серьёз не воспринимает! Считают, что я ни на что годная! Что мне вообще в полиции делать нечего! Я еле-еле добилась, чтобы меня в патруль поставили! Так мое начальство всё равно мне поднагадило: поставили к этому... – она неприязненно мотнула головой в сторону дома. – под начало этого неудачника! Сеня, поддавшись внезапному импульсу сочувственного наития, приблизился к рыдающей девушке и положил ладони на её маленькие плечи. – Ну, чего ты? – мягко спросил он, слегка сжав подрагивающие плечи плачущей девушки. – Хорош рыдать, Липаева... Да ты сегодня наворотила дел, но, если тебя это утешит, твой этот Годунов вообще убил свидетеля, и я не знаю, как он дальше будет служить. Она подняла на Сеню заплаканные глаза с влажными ресницами. – Ты напишешь в рапорте о сегодняшнем? – спросила она. Арцеулов пару секунд смотрел в ее золотисто-карие глаза, а затем хмыкнув, пробурчал: – Если ты о том, собираюсь ли я настучать про вас... то нет. То, что вы оба напишите в своих рапортах ваше личное дело. – А вы, товарищ капитан? Что вы будете писать? – Ничего, – качнул головой Сеня. Глаза сержанта Липаевой удивленно округлились. – Ничего? – переспросила она удивленным шепотом. – Но мы же с Годуновым такое... Сеня фыркнул и пожал плечами. – Многие меня бы за это осудили, но... лишь те, кто не служит в полиции и других структурах. Полиция, как и все остальные структуры, во многом держится на взаимном доверии и взаимовыручки, Липаева. Начнем стучать друг на друга – и нам конец. Мы просто перестанем быть эффективными. Арцеулов пожал плечами. Своих мыслей он не стеснялся и считал оправданными. Прозрачность в структурах должна быть, но в меру. Годунова накажут, но без шума и лишних рапортов. В любом случае, карьеру в полиции парень уже вряд ли построит. В лучшем случае будет вечным сержантом, чтобы потом уйти на пенсию прапорщиком. А вот Липаева... Сеня несколько мгновений смотрел на заплаканное лицо девушки, и понимал, что не сможет в должной мере возложить на неё вину за всё случившееся. Арцеулов мысленно отругал себя, но девчонку ему было жаль. Она была искренняя с ним, когда выпалила все те словах: ‘Меня никто в серьёз не воспринимает! Считают, что я ни на что годная!’. Её мотивацию Сеня теперь, отчасти, понимал и принимал. – Мне точно нельзя с вами? – жалостливо спросила Липаева. Сеня угрюмо качнул головой. – Присмотри за напарником. А мне пора. Он по-дружески легонько похлопал её по плечу и направился к своему мотоциклу. Спиной Сеня чувствовал взгляд девчонки, но он не обернулся, когда садился на свой верный байк, и не смотрел на неё в зеркала над ручками мотоцикла, когда уже гнал по дороге в светлеющих сумерках. Арцеулов с усилием выбросил Липаеву из головы и прибавил газу. Он получил сообщение от Аспирина и должен был срочно проведать Домбровского. Похоже тот серьёзно пострадал при выполнении задания. Возле больницы, где содержали Николая, Сеня был через сорок с лишним минут. Чтобы, как можно скорее успеть к другу и сослуживцу, он серьёзно превышал скорость и безбожно срезал через дворы, нарушив десятки пунктов ПДД. Николай лежал в хирургическом отделении. В палате на троих, он обитал один. Когда Сеня ввалился в его палату, на кровати у Коли сидели две медсестры и с увлечением слушали, как майор Домбровский что-то усердно им ‘заливал’. Сеня одобрительно и облегченно усмехнулся: ну раз его друг уже вновь начал применять свою неотразимую обаятельность к женщинам, значит его жизни ничего не угрожает. – Я смотрю, Аспирин преувеличил твою травму, – хохотнув, заметил Сеня. Коля взглянул на него, устало улыбнулся. Арцеулов заметил, что хоть Домбровский и выглядит лучше ожидаемого, у него бледное, изможденное лицо и слегка запавшие глаза. – Продолжим наше общение позже, дамы, – Домбровский с намеком подмигнул девушкам, одобрительным мечтающим взглядом провожая их из палаты. – Удивляюсь я тебе, – покачал головой Сеня, когда медсёстры вышел. – Как ты умудряешься сочетать в себе черты прилежного семьянина и отпетого бабника? Домбровский усмехнулся. – Полагаю, я совершенстве обладаю чувством баланса, между желаемым и необходимым. – Любить жену и сына – необходимо? – Сеня пожал руку Коле и сел рядом, в кресло. – Желанно, – чуть усмехнулся Коля, – и приятно. А вот заботиться и отвечать за их благополучие – необходимо. За них я чувствую ответственность, которую, полагаю, рано или поздно, должен чувствовать любой уважающий себя мужчина. – А они?.. – Сеня мотнул рукой на дверь, за которой скрылись молоденький медсёстры. – А они, для меня, только желанны, – пожал плечами Коля, – никакой необходимой ответственности относительно них я не чувствую и не буду. В этом и разница, Сень. – Удобно, – оценил Арцеулов. – Хорошо устроился. – Моральное оправдание своего поведения – ключ к душевному комфорту, – довольно улыбнулся Коль. – Ладно, мудрец, расскажи-ка про свои приключения, – Сеня откинулся на спинку кресла. – Как тебя угораздило-то? Коля в подробностях рассказал про сегодняшнюю ночь и КАМАЗ, на котором обнаружил засохшие брызги шамота. – И как только ты их нашёл, тебя одарили чем-то тяжелым по башке? – Сеня выразительно посмотрел на перебинтованную голову Домбровского. Тот невесело усмехнулся. – Кто бы это ни был, им этого показалось мало и меня попытались переехать. Сеня замер, внимательно глядя в глаза друга. – Ну, хорошо, что их попытка не увенчалась успехом. Домбровский опустил взгляд. – Я бы так не сказал, Сень. Арцеулов
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
