— А самый-то главный лиходей и есть твой Всеслав! — закричал в ярости неизвестный и метнул в глаза Жданкина знакомца взгляд, полный ненависти.
Тогда тот соскочил с помоста, на котором стоял, и схватил неизвестного за ворот:
— Послушай! А кто ты сам будешь, что за князей и бояр заступаешься? Не из тех ли ты, что на горе подле княжеского терема свои хоромы построил?
— А ты сам кто будешь, что за бояр заступаешься!
— Брось его! — сказал Онцифор. — Разве по одежке не видишь, что он простой человек, глуп только!
Мастер по бронзе выпустил из рук дерзкого молодца, а тот тотчас пропал в толпе.
— Куда же он делся? Зачем выпустили, не худо бы получше разглядеть молодца! — раздавались недовольные голоса в толпе.
— Эх ты, мастер именитый, Онцифор! По одежке судишь! Долго ли переодеться! Надобно на руки его поглядеть. По рукам всегда отличишь смерда от боярина.
— А ну-ка, молодец, протяни, покажи, каковы твои руки! — закричал Онцифор, но никто не откликнулся. Молодца и в помине не было, он исчез так же внезапно, как и появился.
Долго еще шумело вече, поджидая Коснячка и Изяслава, но никто из них не появлялся.
— Братья! — снова загремел голос Онцифора. — Бежим на гору к Коснячку, к Изяславу в гости. Вызволим из поруба нашего князя Всеслава. Освободим из неволи!
— На гору! На гору! — пронеслось в толпе, и все бывшие на вече ринулись наверх, туда, где жили князь и его бояре.
С факелами в руках, с рогатинами и топорами бежали наверх грозные, возбужденные люди.
«На гору, на гору!» — этот клич пронесся по всему Подолу, где жили древоделы и тесляры, мостники и плотники. Люди вскакивали со своих лавок полуодетые, они хватали топоры и дреколья, палицы и рогатины, все, что попадалось под руку, и бежали вслед за Онцифором и мастером по бронзе. Едва переводя дух, опрокидывая по пути лавки и лари, не успевая прикрыть двери своих домов, они стремились все вперед, наверх.
Подобно эху, долго еще по Подолу раздавался призывный клич: «На гору! На гору!»
НА ГОРÉ
Жданко бежал рядом с Онцифором, опасаясь, чтобы ему не отстать от своего мастера, чтоб не потерять его из виду. Иногда мелькала мысль о Глебке, сожаление о том, что нет вместе с ним его друга.
Кто-то сунул в руку Ждана светец с зажатой между двумя железными стерженьками горящей лучиной. От быстрого бега огонь то разгорался, то затухал при сильном порыве ветра.
Теперь все внимание Ждана сосредоточивалось на том, чтобы не дать потухнуть лучине, чтоб дорога перед Онцифором была ярко освещена. Ждан не прислушивался к тому, что говорилось в бежавшей наверх толпе. До слуха долетали только отдельные слова: имена Коснячка, Изяслава, упоминался и князь Всеслав, заключенный в поруб.
Онцифор иногда останавливался, тяжело переводя дыхание и поджидая отстававших. Не все, как Онцифор, бежали по дороге, иные просто карабкались на гору. Песок со щебнем осыпался под ногами, ноги скользили, а руками люди цеплялись за камни, за кустарники, просто за землю, но все лезли и лезли вперед.
Чей-то терем на самой верхушке горы был ярко освещен.
— То княжеский дворец, — сказал Онцифор. — Пирует небось, со своими мужами, не чует, что незваные гости собрались к нему…
— А может быть, и чует и готовится к встрече, — сказал из темноты чей-то голос. — Думаешь, не было на вече соглядатаев?
— Братья! — покрывая шум и гомон толпы, закричал Онцифор. — Прежде всего спрашивать с Коснячка! К Коснячку на двор! К Коснячку!
— К Коснячку! — повторили люди, что были около Онцифора; отзывались и те, что только еще поднимались на гору.
Уже стояла громадная толпа у дубовых ворот Коснячковых хором, но не было видно огня ни во дворе, ни в доме. Тихо было и темно. Палками и кулаками стучали в ворота. Испуганный голос спросил:
— Что надобно?
— Коснячок надобен! Пусть сейчас же выходит к нам! — кричали Онцифор и стоявшие вблизи него киевские горожане.
— Нету Коснячка! Ушел! — ответил тот же голос из-за ворот.
— Куда ушел? Зачем? Не ведал разве, что ответ ему надо держать?
Онцифор ударил рогатиной в ворота, а кто-то, стоявший рядом с ним, выхватил топор и со всего размаху врезался в воротный столб.
— Не круши добро боярское! Сейчас отопру!
Чьи-то ноги затопали по двору. Через короткое время загремел засов и ворота распахнулись. В воротах стоял перепуганный и бледный, как полотно, старый человек с лысым черепом и длинной, остроконечной, совсем седой бородой:
— Да я вам честью говорю, — скрылся Коснячок со всеми своими близкими, скрылся. Я один остался в дому — стар я, слаб, ни на что не годен.
— Куда скрылся?
— Не ведаю.
Рядом с Онцифором вырос Жданкин знакомец — мастер по бронзе. Теперь он обратился к толпе:
— Идем, братья, к порубу — освободим тех, кого несправедливо заключил Изяслав.
— К порубу! К порубу! — закричала толпа.
— Вы идите, братья, куда лежит ваш путь, а мой — к княжескому терему! Кто со мной идет?!
И толпа разделилась надвое: одна часть, во главе с Онцифором, направилась к ярко освещенному терему, другая — к порубу.
Хоть и празднично выглядел издали княжеский дворец с широко раскрытыми окнами, откуда лились яркие полосы света, однако не для праздничного пира собрались в гриднице князь Изяслав с братом своим Святославом, с дружинниками и со знатными мужами. Тревожно было в княжеских хоромах. Дошли сюда слухи о бурном вече на большом торговище. Знали уже здесь, что огромная толпа горожан стучит в ворота Коснячка, что ищут тысяцкого киевляне, что, не найдя его, побежали к порубу освобождать заключенных. Все то было ведомо князю, но он считал, что не посмеют смерды и простая чадь — городские люди — пойти против его воли. Княжеские мужи и дружинники не были, однако, спокойны.
Не один раз подходили они к князю и повторяли, что направились горожане к порубу, а в порубе сидит Всеслав…
Князь не хотел слушать слов своих дружинников, он подошел к раскрытому окну.
— Что нужно, людие? — спросил он толпу.
Князь слушает Онцифора.
Тогда вышел вперед Онцифор. Глаза великого князя и простого киевского мастера встретились, и князь опустил свои глаза.
Онцифор заговорил.
— Княже! Я пришел с Альты! Все видел своими очами; слыхал своими ушами стоны и вопли тех, кого избивали и калечили проклятые половцы. Наше войско разбито! Стыд! Позор!
В толпе, окружавшей Онцифора, раздался глухой одобрительный рокот. Князь стоял молча, не поднимая глаз.
Онцифор продолжал:
— Не для того говорю тебе укоризненные слова, чтоб вызвать твой гнев! Нет, княже!
