Первые дни мать и Светлана не отходили от меня, подменяя друг друга, они постоянно были рядом, следили за мною, всякий раз отвлекая разговорами о знакомых, о том, как ждали меня, надеялись и верили, что жив я... Спасибо им за это, и за то, что не позволили мне вернуться в собственную квартиру, где одиночество точно довело б меня до депрессии. За время моего отсутствия мама настолько сдружилась со Светланой, что ни чего уже не делала без предварительного согласования с нею. До этого я как-то не замечал между ними особой симпатии.
А на службе? Уже стоял вопрос о нашей почётной отставке с нейтральной формулировкой - по состоянию здоровья, но не беспокоило это меня. Что-то странное происходило со мной, какой-то странный неразборчивый сон тревожил меня каждую ночь, и просыпался я после него среди ночи в непонятной тревоге, закуривал трясущими пальцами сигарету и лежал, бездумно глядя, как мелькают разноцветные блики от рекламный неоновых щитов на потолке, прислушиваясь к гулу редких ночных троллейбусов, к хлопанью их дверей на остановке невдалеке...
Что-то очень важное я должен был сделать, и во сне я знал что, но, проснувшись, не мог вспомнить... Потом приходила мать и молча ложила мне ладонь на лоб, и вновь погружался я во мрак.
Как я понял по неясным намёкам, по взглядам на нас бросаемым, считали нас в Агентстве "выпотрошенными", то есть, уверены они были, что нас с Анатолием Ивановичем, подвергли обработке сильнодействующим наркотиком и гипнотическим воздействием, и подвергли так называемой зомбирующей кодировке, превратив тем самым в скрытую угрозу. Нам об этом тактично не говорили, но надо было быть окончательным дураком, что бы не замечать этого. Как стало ясно из рассказов, зона лагеря, после нашего исчезновения, прочёсывалась неоднократно, было установлено и длительное круглосуточное дежурство, но ни каких аномальных явлений, ни нашей службой, ни соответствующими службами ВВС не было выявлено. На их взгляд всё это приводило к однозначному выводу - мы были захвачены, подвергнуты пыткам, следы которых покрывали наши тела в избытке, в пользу этой версии говорил и наш истощённый вид. В пользу применения психотропных средств говорила и бредовая непоследовательность наших рассказов, и абсолютное не совпадение всего, что произошло с каждым из нас...
Но меня это не тревожило, знал я, то, что произошло, - не бред. И проблема не в реальности происшедшего с нами...
Есть много понятий, которые невозможно объяснить, и в первую очередь это эмоции, ощущения каждого из нас. Если мы одинаково выделяем одно и тоже, например, одинаково отличаем красный цвет, то это совсем не горит о том, что каждый из нас его воспринимает одинаково. Эта же трудность мучила меня, мне мучило ощущение, что с миром что-то произошло после моего возвращения. Не мог я избавиться от невольного чувства, что не тот это мир, где обитал я до похода в зону лагеря. Мне уже казалось, что как от кошмарного мира чертей и Болота перешёл я к Амвросиевне, а от неё перешёл в мир Дворца, так же и от Дворца, от разговора с Мудрецом, перешёл я к новому приключению, к следующему разговору с кем-то странным и непонятным... Что кто-то создаёт по непостижимым законам ситуации, в которых поступками моими я развиваю их всё дальше и дальше... И пугаюсь я этого развития не представляя последствий, страшась последствий... Как слепец на краю пропасти, хожу я, в ожидании падения в бездну при каждом шаге, после каждого своего движения...
А разговор с Анатолием Ивановичем? Как-то не выдержав этой ежедневной пытки, поехал я к нему на загородную дачу, где в компании с пятилетним сыном устроился он, приходя в себя после пережитого. Принял он меня без особого восторга, более чем сдержанно, но чаем угостил. А после долгих и путанных моих излияний за чаем, долго молчал, глядя себе под ноги, а потом сказал, подняв взгляд на меня:
- Сравнительно легко научить человека ходить, плавать, копать, делать любую работу... - медленно и тихо говорил он: - В большинстве случаев достаточно личного примера... Но вот как научить человека мыслить? Осмыслить и исследовать стоящие перед ним проблемы? Каков сам механизм процесса мышления? - многозначительно смотрел он мне в глаза: - Нас вдруг научили это делать, и увидели мы, до предела ясно, бездну там, где всегда находили опору... - он встал, в волнении заходил по веранде, торопливо закуривая: - Я не знаю, кто это сделал, люди или нелюди, я и не хочу этого знать! - почти закричал он: - И я счастлив, что меня вылечили от этого кошмара! - безумными от страха глазами смотрел он на меня.
- Папа! Папа! - прибежал на его крик, плачущий сын. - Не надо! Успокойся, пожалуйста! - он припал, всхлипывая, к Анатолию Ивановичу, обняв его за ноги. Трясущейся рукой Анатолий Иванович погладил его по голове, успокаиваясь:
- Не нужно мне это, - вся их мудрость... Как только начинается она вновь меня мучить, я принимаю снотворное... - он уселся в шезлонг, прижав сына, как бы пытаясь отгородиться им...
Провожая меня, у самой калитки, попросил, избегая моего взгляда:
- Женя, не приезжай больше, пожалуйста...
--------------------------""-------------------------------
И брожу я днями на пролёт улицами города. Как будто вспомнить что-то пытаюсь, или найти... А может спрятаться пытаюсь? От самого себя? Возвращение домой пугало меня, уличное движение завораживало и успокаивало. А дома... Мысли выплывали из какого-то далека и увлекали внимание за собой, и я, как неопытный пловец, обманутый ложным покоем и плавностью течения, вдруг попадал в стремнину, и не хватало сил справиться с течением. А скорость течения всё возрастала, вёрткие водовороты закручивали, выворачивая руки, и перехватывало дыхание стремительное погружение в глубину... Я уже не был в состоянии контролировать свои мысли - а они приводили к водопадам боли и ужаса... И не в состоянии я был справиться сам со своими мыслями.
Я боялся их обманчивого