Четыре долгих года Иветта по завету Создателей смотрела на чужие земли своими глазами; и срок этот, конечно, и близко не был достаточным, чтобы увидеть мир целиком, однако его хватило для рождения невыразимого, всеобъемлющего, лишающего голоса, одновременно парализующего и освобождающего восхищения. И как же хорошо, что существовали и существуют талантливые люди, ощущающие то же самое и способные облечь свои чувства в цвета, слова и фигуры — спасибо творцам прошлого и настоящего за отсутствие необходимости обозначать красоту мира, ведь…
Видит Неделимый, у Иветты точно ничего бы не получилось. Не вышло бы объяснить, каково это — быть ослеплённым, будучи полностью зрячим.
Как, к сожалению, не выйдет и выразить глубинное, пропитавшее все мысли и возведшее себя в фундамент осознание, что тебе… невероятно, невообразимо повезло: жить в мире, сотворённом из любви и для тебя; во времена, «отнюдь не являющиеся отчаянными»; среди тебе подобных, но не идентичных, и потому парадоксально совмещающих в себе понимание и откровение — Иветта пыталась, правда пыталась рассказать об этом и далеко не один раз, однако неизменно спотыкалась о своё проклятое, безотлучное косноязычие.
В какой-то момент она сдалась и решила описывать лишь общую суть с надеждой, что собеседник хотя бы однажды испытал нечто похожее и сможет соединить отпечаток с его бледным описанием.
(Ладно волосы, глупая внешняя ерунда — она многое бы отдала за мамину способность подбирать красочные и точнейшие слова.).
Особенно теперь, стоя перед Хэйсом, который смотрел на неё очень внимательно, как будто бы изучающе, и, откашлявшись, наконец тихо сказал:
— Это… очень достойные причины. А… к какому течению вы принадлежите?
О. А вот и ещё одно проявление совершенно естественного и привычного любопытства.
— К Телизийскому. Я выбрала его с самого начала.
Брови Хэйса взметнулись вверх, — ого, они, оказывается, были на это способны! — и он, заметно поколебавшись, всё же спросил:
— Почему?
Что тоже было ожидаемо и более чем понятно: Телизийское течение в унианской троице являлось самым нераспространённым.
(Мало что известно об Арине Лесте, жившем при первой волне Разрывов — видевшем Всепоглощающее Ничто, не сдерживаемое никакими опорами и казавшееся непобедимым.
Он появился словно бы из ниоткуда, худощавый целитель в простой, местами порванной одежде и со шрамами на внутренней стороне рук — от запястий до самых локтей. Он делал своё дело, не отказывая никому, пока имелись — хоть какие-то силы, и говорил, что отчаянию поддаваться нельзя по самым простым причинам.
Он говорил, что Создатели никогда не называли себя наивысшей властью из всех, существующих в и над Вселенной.
Он говорил, что бессилие их преемников означает лишь то же, что и смерть — наличие в мироздании безусловной непостижимости.
Он говорил, что люди значительно сложнее сети из шестнадцати Тронов, порождаемых ими магических полей и трёх основных намерений.
Он говорил, что когда Шестнадцать Ипостасей покидали мир, даже Ненависть заклинала помнить — о своей любви.
И Страх, и Стыд, и Ярость, и Отчаяние заклинали помнить — о любви.
И это было правдой; в тот первый день весны мир заполонили иллюзорные проекции всех Шестнадцати Создателей, но речь их не отличалась ни единым словом: все они заклинали помнить — именно о ней, пронзительной, дарованной и вечной.
Арин Лест умел говорить — люди слушали его, и записывали его слова, и хотели узнать больше о нём самом, однако он всегда отвечал, что его жизнь не имеет никакого значения.
Он ходил по всему миру, исполнял свой долг даже там, где Приближённых было крайне мало, что его и погубило: он умер, сдерживая открывшийся Разрыв — став одним из тысяч тех, кто, не имея благословения Архонтов, вступал в бой с Ничем и выигрывал лишь считаные секунды… которые для других могли оказаться — и оказывались — спасением.
Неизвестно, правда ли это, но говорят, что он не колебался ни мгновения и поворачивался к испепеляющий пустоте — с открытой и широкой улыбкой.).
Ответила Иветта спокойно и быстро, ведь ей снова выпало повторить уже выученные слова:
— Потому что я считаю, что хеликейцы своими попытками возвысить Арина Леста… на самом деле обесценивают его деяния.
Хеликейское течение считает Арина Леста Семнадцатой Ипостасью — Посланником Неделимого, одной из его частей; и Иветта не могла, необъяснимо не находила возможным согласиться с этим.
В её глазах величие Арина Леста было неоспоримым потому, что он делал то, что делал, будучи человеком: хрупким и смертным; как и все, подверженным сомнениям и не знающим, что же будет ждать его — за Чертой.
— Жить и умирать человеком сложнее, чем Ипостасью. Карвинцы же восхваляют любовь в людях, но… Для людей ведь любить — совершенно естественно. Восхвалять любовь в людях — это… ну… на мой взгляд, то же самое, что восхвалять дыхание. Это просто нелепо.
Люди не могут не любить, никто не проживает жизнь, ни разу не столкнувшись с этим чувством; а вот Всевидящий, Всеведущий и Всемогущий по определению устроен иначе, и истинным чудом считать нужно то, что для Него любовь является краеугольным камнем мироздания.
То, что о ней единым хором говорили — Шестнадцать Его Ипостасей.
У телизийцев часто спрашивают: «Во что же вы верите, если не в Послание и не в Любовь?» И они неизменно отвечают: «В Неделимого, проявившего себя — в людях».
Ведь в конце концов именно благодаря людям нынешние времена являются «отнюдь не отчаянными».
Да.
Да, благодаря людям, согласившимся стать Приближёнными — но что это согласие означало теперь?
— Я выбрала Телизийское течение, потому что верую в любовь Неделимого. И в то, что Арин Лест не был — его Ипостасью.
Она замолчала и ожидала услышать шквал уточняющих вопросов, но его — ну надо же — не было: Хэйс только смотрел на неё своим обычным взглядом, который… казался холодным, но был, скорее, просто нечитаемым.
Не поддающимся расшифровке, и поэтому и вызывающим — зловещее впечатление.
— Я… понял вас, — неожиданно и нехарактерно хрипло сказал он и, помолчав и откашлявшись, продолжил: — Возвращаясь к… исходному вопросу. Эри Герарди, вы ведь очевидно умны. И потому должны понимать, что ситуация Каденвера отличается от ситуаций Лимертаила, Вирдана и Хар-Лиота. Контексты различны целиком и полностью: там отчаявшиеся люди совершали… немыслимые преступления по причине личной ненависти. Мы же…
Он прикрыл глаза и провёл рукой по лбу — и на короткое время снова стал очень человечным.
— Да, мы были вынуждены пойти на интервенцию
