Хранитель, преклонив колено, стоял перед Приближённым Печали, но видела Иветта совсем не его. Вспоминала она — со слепящей яркостью, ясностью и яростью — свою маму, которая (пятнадцать, Неделимый, уже целых пятнадцать лет назад) стояла прямо и гордо перед Приближёнными Страха; и не было между ними никакой разницы, потому что конец — один: Себастьяну Крауссу в любом случае пришлось бы сдать Каденвер точно так же, как Вэнне Герарди пришлось, несмотря на свое нежелание и горечь, уйти с теми, кто явился — за ней.
(И она вернулась — живой, невредимой, свободной, как и было обещано; всего через год, и что такое триста шестьдесят дней, если в среднем люди — без учёта Архонтов и Приближённых — могут ходить по землям, водам и горам Анкалы полтора столетия?
Целая вечность, когда тебе двенадцать и ты не знаешь, — не можешь знать, не смеешь рассчитывать, одинаково боишься верить и не верить — увидишь ли ты свою маму ещё хоть когда-нибудь, потому что любые обещания — это всего лишь слова.).
Она была Иветтой Герарди. Дочерью Вэнны Герарди.
Той, что когда-то могла только стоять и смотреть; и сейчас тоже, как и все проклятые остальные, просто стояла и смотрела.
Ничего не изменилось за пятнадцать лет: столько всего было увидено, услышано и усвоено, но ничего не изменилось… Или всё же?..
Приближённый, чуть наклонившись вперёд, положил свою левую руку на плечо Хранителя (зачем? чтобы с силой сжать? коленопреклонения ему недостаточно?), а правой начал жестикулировать — и Иветта знала эту цепь. Не должна была знать, но знала — странно, что Приближённый не ограничился выражением сути намерения.
«Что, даже у тебя силёнок не хватает?»
Наверное, ей следовало подумать. Хотя бы о том, что Хранитель не хотел бы, чтобы те, кого он пытался защитить, делали глупости; что Приближённых здесь — несколько десятков; что гораздо разумнее будет не вмешиваться.
Вот только она устала — за эту ночь и за пятнадцать лет, бесконечно устала — стоять и смотреть.
Иветта закрыла глаза, подняла руку на уровень груди и вообразила почти то же самое, что и видела: Приближённого и стоящего перед ним, преклонив колено, Хранителя — за спиной которого простирался Университет Каденвера…
…«Узки шпили твои, просторны галереи твои, изящны мосты твои, тянущиеся от башни к башне — в воздухе, над землёй, ведь как бы высоко ни находился твой фундамент, метишь ты ещё выше; хочешь вознести тех, кто стал частью тебя — ещё выше. И внутри, и снаружи светел ты, самый молодой из Университетов Магии, и величественен, и прекрасен, и гостеприимен — знакомый, но чужой, изученный, но не любимый».
Да, она не любила свой Университет. Да, она выбрала его из практичных соображений, а не по зову сердца. Да, она всё больше считала последние два года нелепой тратой времени. Но во всём этом была виновата только она сама, и разве любил Университет этот Приближённый — этот пришлый, который увидел его пепельные стены впервые? Который не пытался в них ни учиться, ни учить? Который легко взлетел, и никогда не был одним из тех, кто поднимали кусок горы на два километра ввысь?
Намерение — изменяющее: плавная волна; цель — воплощающий намерение, «Я»; действие — принятие; средство — разум, методы работы которого не ведомы никому из живущих.
Она хотя бы уважала Университет Каденвера и сам Каденвер.
Первым всегда идёт суть намерения, в остальном порядок не важен.
И пусть по силе она в сравнении с Приближённым — ничто, её воля вполне могла оказаться ничуть не слабее.
Иветта жестикулировала, воображая почти то же самое, что и видела: Приближённого и стоящего перед ним, преклонив колено, Хранителя, за спиной которого простирался Университет Каденвера…
…и саму себя между ними.
Её горло сдавило, и растеклась по гортани вязкая, горькая, режущая щёлочь; в виски вонзились раскалённые иглы, а затылок обожгло расплавленным (тусклым) серебром; глаза превратились в жидкую массу, которая стремилась то ли вытечь, то ли нагреться ещё сильнее и испариться; отнялись и растрескались руки, раскололись ноги, вогнулись вовнутрь рёбра, вздрогнуло и взорвалось сердце…
Кажется, она упала на землю — пол — кости — холодный мрамор.
Кажется, из её рта потекла слюна — кровь — сила — магия.
Кажется, на неё смотрели расширившимися бело-голубыми глазами, находящимися близко-близко — впрочем, как она могла видеть их, если её собственных глаз больше не было?
Точно. Всё это ей только казалось.
Глава 1. Ничего не известно
…но мир, пусть он и был ранен, не изменился. Не изменились ни принципы магии, ни её источник. Вы спрашиваете, какова наша Воля? Она остаётся всё той же: берегите творцов и артистов. Берегите писателей, поэтов, бардов, художников и актёров. Берегите всех тех, кто способен вызвать в вас чувства, захлёстывающие с головой — таков наш завет.
Иолан, второй Архонт Надежды; 527-ой год от Исхода Создателей
Глаза удалось открыть с трудом и не с первой попытки, и всё перед ними расплывалось, подрагивало и норовило спрятаться за мечущимися белыми искрами. Иветта лежала на мягкой кровати в комнате, в которой было по-вечернему темно и по-настоящему тихо: слышалось лишь её собственное сбивчивое дыхание, мерное и глубокое дыхание кого-то ещё…
И шёпот Университета.
Намерение — созидающее: разжечь огонь, зажечь свет, показать (непреодолимые горы, высохшие реки, южных птиц), защитить (студентов, коллег, жителей, «тех, кто внутри»)…
…намерение — изменяющее: усилить яркость, ослабить натяжение, переместить (камень, дерево, воду, металл), избавить от (кашля, простуды, боли , прыщей)…
…намерение — разрушающее: избавиться от (пыли, грязи, лишних волос, пепла, осколков, объедков, бутылок, черновиков)…
Иветта, коротко застонав, зажала руками уши, но это не помогло, потому что шёпот шёл не извне — он был её частью. Она была хрупким, мутным, неустойчивым зеркалом, отражающим и полы, и стены, и потолки; и в ней самой взвивались и вспенивались сотни намерений, неизбежно сводящиеся до трёх сутей, объединённые Университетом и пронизанные знанием, что все они — лишь поверхность Дал-Вершада, самого глубокого моря из известных людям.
Она была зеркалом, холстом под кистью художника, землёй, на которую падала тень, принимающей стороной — но не была Хранительницей.
У неё… ничего не получилось. Точнее, получилось только частично, удалось лишь в некоторой степени: бесконечно малой по сравнению с тем, что она хотела — намеревалась — сделать.
(И не узнать теперь, чего именно не хватило: оставшейся к ночи силы, воли, воображения, знания или всего вместе; но звенела внутри не симфония Университета, а всего одна её партия, и даже это — слишком громко, слишком много, слишком…).
— …в порядке?
