Хотеть поговорить легко — сообразить, как; придумать, с чего начать; и наладить диалог — гораздо сложнее.
Воплотить намерение всегда бесконечно сложнее, чем просто его испытать.
Но где сейчас было бы человечество, если бы отступало перед трудностями и не стремилось — в небо?
К тому же, Отмороженный Хэйс всё-таки являлся Хранителем; то есть у него могло (должно было) иметься множество дел, и совсем мало — свободного времени, и абсолютно нулевое желание — видеть непутёвую Иветту Герарди; и подбирать слова потребуется как-нибудь сильно потом, а возможно и не придётся вовсе, с чего вообще она решила, что он сам не против…
— Войдите.
А. Нет, он сам, очевидно, был по какой-то загадочной причине не против.
Проклятье.
Ну… что ж теперь делать? Не разворачиваться же и убегать — это было бы до ужаса нелепо.
И точно испарило бы шансы хоть когда-нибудь получить ответы на достаточно важные вопросы.
Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Иветта вошла в кабинет, пробормотала приветствие, услышав «Добрый вечер, эри Герарди», немного помялась около двери и решительно направилась к креслам у стола.
Ей не особо хотелось садиться (почему-то когда волнуешься и словно бы не знаешь, куда себя деть, «в кресло» кажется вариантом наименее предпочтительным), но стоять после Лестницы в небо, после вытянувшегося лица и недоумённого «А вам нужно моё предложение?», было бы, пожалуй, и невежливо, и крайне глупо.
Она умела слушать и наблюдать — жаль, что второе Хэйс затруднял по мере совершенно нескромных сил.
Он демонстрировал тревожно и смущающе мало: хоть обсмотрись, не поймёшь, даже примерных предположений не составишь, о чём он думает, что чувствует и чего желает — как относится к твоему присутствию: рад ли, сконфужен, насторожен, готов терпеть, недоволен или раздражён…
(Он просто не впустил бы её, если бы досадовал, злился или презирал, ведь правда?..).
(И с чего же, с чего — начать?).
— Что-то случилось, эри?
«Да, — мрачно подумала Иветта. — Случилась Воля Архонтов, ночь тройного “П”, двойной “П” в виде Приближённые Печали и лично вы».
И стремительно выпалила:
— Почему вы не выдвинули против меня обвинений?
На руке у мамы звенело с десяток медных браслетов, её волосы лежали на плечах изгибистым рыжим золотом, а сама она серебристо смеялась, когда говорила: «Знаешь, что общего между сомнениями и мостами? Сжигать и те, и другие нужно максимально быстро».
Хэйс по традиции немного поиграл в «немые гляделки», а затем, чуть прищурившись, неожиданно спросил:
— А вы бы на моём месте — выдвинули?
И вот зачем?
Неделимый, зачем эти гипотетические построения из разряда «Если бы мы жили в другой Вселенной и являлись разумными осьминогами»?
— Я не знаю, ваше преподобие. Я ведь не Приближённая.
Я не нахожусь и не могла бы — по причинам несомненным, необъятным и неисчислимым не могла бы — находиться на вашем месте.
Хэйс — ну надо же — недоумённо моргнул и, сцепив лежащие на столе руки в замок, медленно проговорил:
— Приближённые — тоже люди, эри Герарди. Поверьте, мы особо от вас не отличаемся — между нашими образами мыслей и действий нет никакой фундаментальной разницы.
И о, да ладно, да неужели?! Поглядите-ка на него, обычного эрена с перемещением без порталов, Куполом Безмолвия и интереснейшей обязанностью пугать других, но не «сверх необходимого»!
Человек Иветта Герарди, разумеется, ничем не отличалась от человека Этельберта Хэйса (людям в принципе свойственно быть похожими друг на друга, как две капли морской воды, не так ли?) и легко могла догадаться, чем тот руководствовался, принимая решение…
— Я не отвечаю перед Архонтом. Мне не нужно помнить о Пепельной Пустыне. И я не представляю — Оплот.
…ведь она также всеобъемлюще и точно знала, где лежат и что собой представляют — границы дозволенного.
Нет.
Иветта Герарди, смешная, свободная, счастливая бездельница, была легкомысленна и ничтожна, а потому могла позволить себе не оглядываться: не маячили у неё за спиной ни приказчики, ни наблюдатели; не выдвигали условий и не требовали объяснений властители, обвинители и судьи; не нависали над ней, блаженно никчёмной, — сильнейшие сего мира, имеющие привычку испепелять оступившихся.
«И гордиться здесь нечем, но мы ведь не выясняем, кто из нас лучше, Этельберт Хэйс».
Мы обсуждаем места.
— Справедливое замечание, эри, — моргнув ещё раз, ответил Отбитый Представитель Оплота Печали и улыбнулся — как обычно, коротко, неожиданно и непонятно чему. — Предположите, что ваш повелитель оставил вердикт на ваше усмотрение и заранее с ним согласился — естественно, с условием соблюдения закона. Что бы вы сделали?
Потрясающе.
Знать бы, что понимается под «законом»: закон или таинственное слово того, кто правит им и может править его — в любой момент и следуя одному лишь желанию.
Впрочем, это уже было совсем придиркой: не нужно быть гением, чтобы предугадать, что (наверняка) связанный десятками клятв молчания Приближённый велит «предположить».
И Иветта задумалась: честно попыталась посмотреть на ситуацию и себя настолько со стороны, насколько это возможно для человека — ненадолго, всего лишь на пару мгновений, ведь ответ (исходящий от неё, ответ её личный) был ясен сразу же и абсолютно:
— Я не выдвинула бы обвинений.
— Почему?
«А разве не очевидно?»
— Потому что никто не пострадал. — «И пострадать не мог». — И намерения причинять вред не было. И имелись… своего рода… смягчающие обстоятельства. Так что зачем?
А также потому что Приближённая Герарди контролировала бы Каденвер.
Потому что Приближённая Герарди могла бы справиться с безрассудной студенткой и сама.
Потому что Приближённой Герарди не требовались бы защита и помощь ни от Ирелии, ни от Оплота Вины.
Потому что для Приближённой Герарди выдвинуть обвинения против «Иветты Герарди» было бы тем же самым, что подать в суд на копошащуюся под ногами мышь — решением несоразмерным, абсурдным, мелочным и откровенно жалким.
— Совершенно верно. Ваши действия не причинили вреда никому, кроме вас самой, и вы, эри Герарди, не представляете опасности ни для жителей Каденвера, ни для моих коллег. Считаю своим долгом предупредить вас, что если какое-либо из этих положений изменится, вам всё-таки придётся отвечать — либо перед вашей страной, либо перед Оплотом Вины; в зависимости от преступления. Однако в данный момент я не считаю… целесообразным обращаться к судебным инстанциям. Я прошу вас — не дайте мне повода об этом пожалеть.
Впрочем, Хэйс вряд ли руководствовался гордыней — он банально…
Мог не выдвигать обвинения — вот и не выдвинул.
А она, как ей в последние два месяца было свойственно, умудрилась забыть о вещи чрезвычайно важной и крайне простой: задаваться вопросом о рациональных причинах милосердия — подлинного, безусловного, истинного милосердия — бессмысленно.
Их нет.
И быть не может. Не найдётся — не имеется в принципе.
Никаких — по
