К счастью, ожил я быстро. Видя, что бабуля уже собрала в котомку еды, я подхватил нахмурившуюся как тучка Настю и выбежал на улицу. Сейчас в свете яркого июньского солнца из-за черных клубов поднимавшегося к небу дыма, она показалась мне совершенно незнакомой. Я будто попал в другой город. Еще больше это чувство чуждости усиливали десятки бегущих в панике людей. С гулким грохотом продолжали разрываться снаряды, то и дело раздавался звон выбиваемого стекла и испуганные людские крики.
Мимо нас, словно ветер, проносились редкие грузовики, груженные то каким-то барахлом, то людьми. Бежали или быстро-быстро шли люди, целые семьи, нагруженные, словно мулы, кучей чемоданов, свертков, школьных ранцев. Никто из них, испуганно вслушивающихся в продолжающийся грохот взрывов в районе крепости, даже и представить себе не мог, что передовые части врага уже в городе. В каких-то нескольких километрах от них возле магазинов и правительственных зданий уже вовсю хозяйничали немецкие моторизованные части, по-хозяйски тащившие набранный хабар.
Глядя на идущий мимо нас поток, бабуля начала было меня и Настю тянуть туда же, но не тут-то было. Я наконец-то пришел в форму и был готов более или менее разумно соображать.
– Нельзя в ту сторону! – всеми ногами уперся я в старинную брусчатку, уложенную еще пару сотен лет назад. – Крепость уже перекрыли, нас там как мух прихлопнут, – замешкавшаяся было бабуля хотела что-то возразить, но я не дал ей даже слова вставить. – Говорю, дворами уходить надо, на восток. А в той стороне уже немцы.
И тут словно мне в подтверждение где-то совсем рядом раздалась чужая лающая речь. Потом там же кто-то закричал, а после выстрела, показавшегося неожиданно громким, страшно захрипел.
– Бежим, вашу мать, – я, словно мяч, пнул узел с каким-то тряпьем, валявшийся на нашем пути, и юркнул в ближайший двор, который через полсотни метров переходил в другой такой же. – Быстрее, быстрее.
…Мы все-таки успели выбраться из города, в котором раздавалась непрестанная стрельба, рвались снаряды. Каким-то чудом мы избежали страшной бойни на окраинах Бреста, где моторизованные отряды немцев расстреливали из пулеметов осатаневшую от паники и рвущуюся в сторону леса толпу гражданских и военных. Не достали нас и воздушные охотники Люфтваффе, с азартом гонявшиеся за одиночными группами отступающих на восток.
Где-то к вечеру 22 июня, когда уже казалось, что этот проклятый день никогда не закончится, мы догнали большую группу людей, идущих на восток.
Идя вместе со всеми и крепко держа на руках угрюмо молчавшую Настю, я тихо скрипел зубами от испытываемого чувства бессилия. Оно, словно дикий зверь, заживо глодало мое нутро, причиняя просто безумные страдания. «Я не смог! Я не смог ничего предотвратить! Б…ь! Не надо было писать эти писульки! Надо было наплевать на все и прорываться в Кремль». Осознание того, что история вновь повернулась на тот же самый страшный путь, что до этого, было страшным. «Ничего не изменилось! Мы вновь все проспали, просрали, прожрали… Опять погранцы стоят насмерть, с надеждой оглядываясь назад. Опять Брестская крепость омоется кровью, а ее гарнизон обретет бессмертие… Все опять, опять, опять…»
Правда, не все мои мысли и упреки были справедливы. В эти минуты, когда я вместе с сотнями других беженцев шагал по раскаленной от жары поселочной дороге, многое происходило совсем иначе, чем в моей истории…
Оказалась спасенной большая часть самолетов воздушных соединений Западного военного округа. Сотни новейших истребителей, поступивших в округ в последние месяцы, спрятали в лесных аэродромах, завалив широкими лапами елей и березовыми ветками. И это уже в первые часы позволило части из советских асов открыть свой личный счет на этой войне. Однако из-за скоропалительных и непродуманных решений руководства Западного военного округа, недооценившего силу и мощь сконцентрированных на центральном направлении соединений врага, нашей авиации так и не удалось получить большого преимущества. Целые авиадивизии, брошенные согласно старым стратегическим планам на бомбардировку крупных тыловых объектов врага, понесли катастрофические потери в сотни самолетов. Только в окрестностях Варшавы, стратегического транспортного узла немцев, было потеряно более двухсот советских бомбардировщиков.
Не известно мне было и то, что в этой истории личный состав погранзастав по всей границе Союза был почти за неделю извещен о подготовке немцами провокаций крупными силами. Командирам подразделений предписывалось в ночь с 21 на 22 июня перейти с мест дислокации на заранее оборудованные позиции, где и отразить всеми возможными огневыми средствами нападение врага. В случае же невозможности задержать наступление командирам погранзастав приказывалось оставить обороняемые позиции и отходить в тыл на соединение с основными силами. В результате к исходу второй недели июля, существенно задержав на отдельных участках фронта наступление немцев, тысячи пограничников влились в состав Красной Армии.
Еще не знал я и о судьбе гарнизона Брестской крепости, который, получив приказ на прорыв, все же смог выбраться из этой ловушки и почти весь растворился в густых белорусских лесах. По пути он, словно огромный молоток, прихлопнул почти целую дивизию, выбив немецкие подразделения на три четверти их состава…
Однако все это, к сожалению, не смогло резко изменить общей картины войны. Руководство военных округов, как и в прошлой истории, опасаясь ответственности и гнева Сталина, до самого последнего момента оттягивало отдачу приказа на начало боевых действий. Многие командиры дивизий, эскадрилий, кораблей флота даже с приказом на руках всячески препятствовали открытию огня по врагу своими подразделениями. В некоторых частях этот страх начальства был настолько силен, что у находящихся в боевой готовности бойцов, бронетранспортеров и танков в распоряжении оставляли лишь по несколько патронов и снарядов. Впоследствии именно этот факт безумно удивлял немецких солдат, которые у сдававшихся в плен красноармейцев видели пустые подсумки, а в оружейных складах этих же частях – тонны и тонны боеприпасов.
…Здесь же и сейчас, в этой огромной толпе беженцев, раненых бойцов и даже домашней скотины, бредущей без всякого порядка по дороге на восток, меня никак не покидало ощущения какого-то дежавю. Снова и снова я понимал, что где-то уже видел точно такую же картину. Видел, словно вживую, эти сотни и сотни бредущих людей – заплаканных чумазых детей, испуганных взрослых мужчин и женщин, растерянных и плачущих бойцов в рваной обгорелой форме. «Я видел все это, уже где-то видел. Черт, черт! Точно видел. В фильмах, в куче разных фильмов о Великой Отечественной войне!» Именно эта картина с медленно идущими беженцами там очень часто тиражировалась. Со всеми своими узлами и чемоданами люди пытались убежать от войны, но каждый раз все заканчивалось одним и тем же! «Точно! Точно! Мы же идем огромной колонной, а это просто лакомая цель для самолетов! Б…ь! Надо убирать
