Признаться, в свое время меня эти цифры по-настоящему поразили, поэтому они мне особо и запомнились.
– Рядового немецкого танкиста готовят почти 6 месяцев. При этом у большей части немецких танкистов есть общее среднее образование. Плюс сейчас еще у немцев очень много танкистов с опытом боев во Франции, Польше. У нас же участники боев в Финляндии и Монголии почти все либо сгинули, либо находятся в плену, – кресло под Жуковым скрипнуло так подозрительно и жалобно, что я подумал, а не переборщил ли. – Как говорится, лучшая противотанковая оборона – это плененный или убитый танкист противника, – переиначил я известную поговорку.
Ну а дальше, видя, что командующий больше даже и не пытается ничего сказать, я окончательно разошелся. А что, имею право как много знающий…
Потрясая своей тетрадкой-конспектом с особо важными соображениями, я рассказывал о навесных бензобаках на немецких танках, о замаскированных норах – лежках для наших бойцов – истребителей танков.
– И главное… Ни в коем случае нельзя оставлять на поле боя подбитые танки. В обязательном порядке подбитые – наши или немецкие – танки должны быть взорваны, чтобы их нельзя было отремонтировать, – Жуков вновь хотел было что-то возразить, но я не дал ему этой возможности и продолжил. – У немцев крайне серьезно отлажена ремонтно-восстановительная служба. Военные компании во Франции и Польше показали, что до шестидесяти процентов всех подбитых на поле боя машин немцы смогли восстановить. Причем почти половина смогла пойти бой уже к концу второго или третьего дня. Каждый советский солдат должен крепко-накрепко запомнить, что подбитый тобой сегодня танк уже завтра может снова появиться на поле боя… Так что ремонтно-восстановительные подразделения немцев также должны стать первоочередной целью для наших войск. Выбивать ремонтников!
В конце концов, когда мой запал начал спадать, генерал коршуном вцепился в мою тетрадку и, завладев ею, начал ее листать. В тот день мы до самой ночи сидели в кабинете, выпив литра по три чаю каждый и заточив не один бутерброд. И мы уже совсем не замечали того, что у одного из нас были генеральские знаки различия, а у другого их не было вообще. Правда, адъютант, снабжавший нас и чаем, и бутербродами, всякий раз заходил в кабинет с огромными от удивления глазами, видя, как какой-то подросток мог таким тоном разговаривать с САМИМ Жуковым.
На следующее утро меня сонного, с красными глазами, вместе с комиссаром, бабулей и Настей затолкали в специальный борт и в сопровождении четырех истребителей отправили в Москву. Я не знаю, что именно Жуков сказал пилотам и сопровождающим, но везли нас как особо важных лиц.
И даже на аэродроме в Москве, где, казалось бы, врагов-то и не было, меня бережно передавали из рук в руки, словно какую-то драгоценность.
По приезду в Москву, сразу в кабинет к Первому лицу я попасть не смог. Сначала меня, окружив плотной коробочкой из четырех крепких сотрудников внутренней охраны, сопроводили в какое-то помещение с ванной, где я помылся. Если честно, то вновь ощутив такие прелести цивилизации, как горячая вода и теплый сортир, я едва не застрял в роскошной чугунной ванне с львиными ножками и массивным бронзовым краном с вентилями. К сожалению, засидеться мне там не дали. То и дело, хлопая дверью, в ванную заглядывал обеспокоенный, а потом уже и умоляющий капитан и негромко просил ускориться.
Ну что я зверь, что ли? Понимаю, служба. Да мне и самому было до жути интересно встретиться с Самим! Словом, едва ополоснувшись, я вышел из ванной и в комнате буквально застыл, обнаружив вместо своей потрепанной военной формы черный костюм.
– Э… – с мычанием начал какой-то человек в гражданском (портной или парикмахер, видимо), не зная, как ко мне обращаться. – Ваша одежда была в плохом состоянии, – быстро продолжил он, видя с каким скепсисом я разглядываю эту офисную шкуру. – А это костюм из очень хорошего материала. Вы только посмотрите, какая ткань, какое качество…
Скривившись на все эти реплики, я начал одеваться. Черные трусы-шорты, длинные носки, за ними последовали брюки и светлая рубашка. Тут же мне помогли надеть и пиджак, после которого парикмахер быстрыми взмахами расчески привел мою шевелюру в благообразный вид. Сразу было видно – профессионал!
Однако когда я глянул в зеркало, мое мнение резко переменилось. «Вот же падла! Он же из меня Адика сделал!» Действительно, прямо из зеркала на меня смотрел чистенький, одетый с иголочки, весь такой прилизанный подросток с характерно зачесанной челкой. «Не-е-е. Таким к Сталину я не пойду!»
– Во! – и под страдальческие вздохи парикмахера я быстро взлохматил свои волосы и расстегнул вдобавок пару верхних пуговиц на рубашке. – А теперь порядок!
В зеркало я заметил, как парикмахер, видимо, оскорбленный в лучших чувствах моей новой прической, хотел было что-то сказать, но тут же был одернут одним из охранников. Видит бог, от такой скорченной бойцом злобной гримасы я бы, наверное, вообще перестал разговаривать. «Нехреново их тут настропалили в отношении меня! Интересно, что им рассказали? Черт, да что я вообще говорю… Дали приказ, и все! Здесь не принято спрашивать. Ладно, хватит себя разглядывать. Сталин, поди, уже терпение теряет. Ха-ха-ха».
Чего уж тут скрывать, я нервничал. Нет, лучше вот так: Я НЕРВНИЧАЛ! Оттого меня и пробивало на глупые смешки.
– Пойдемте, – наконец я тяжело выдохнул и вышел в предупредительно раскрытую дверь комнаты в коридор.
С каждым новым шагом волнение мое усиливалось все больше и больше. Паркет вдобавок словно специально как-то выразительно скрипел под нашими шагами, будто отсчитывал последние минуты моей жизни. «А что? Виссарионыч ведь рассусоливать не будет. Одно его слово – и поеду на Колыму лес валить… Черт, как же меня торкает!» Еще больше нервировало меня поведение охраны, которая жестко заворачивала любого, кто только пытался сделать шаг в нашу сторону. Какому-то генералу с толстой папкой, пытавшемуся что-то объяснить шедшей впереди паре, вообще закрутили руки и лицом прислонили к стене, ничего не объясняя. «Б…ь, что им там сказали? Что я сын Сталина? Или, может быть, сын Гитлера? Ха-ха-ха… Проклятье, чувствую, это хреновый смех».
Наконец мы оказались в небольшом аскетично обставленном помещении, где за столом сидел лысоватый мужчина в очках. Едва мы вошли в приемную, он вскинул глаза, и я заметил его искреннее удивление, которое он, правда, тут же попытался спрятать.
– Здравствуйте, – поздоровался я, внимательно
