Парень снял перчатки. У него оказались теплые, сухие руки. Ревна с трудом удержалась от соблазна вытереть о штанины влажные ладони.
Когда они двинулись к танцполу, перед ними расступились. Теперь они привлекали внимание, хотя ей было все равно. «Дыши, иди», – приказала она себе. Протезы дрожали. «Держись прямо».
Переливы саксофона задали новый, энергичный ритм. До несчастного случая она танцевала благодаря не столько умению, сколько энтузиазму. Но сейчас у нее не было даже его.
Таннов положил ей на талию руку и повел в танце.
– Если не ошибаюсь, вас зовут Ревной?
Она закашлялась и ответила, стараясь вложить в голос толику уверенности:
– Да.
При взгляде на него у девушки кружилась голова. Он немного напоминал ей цыпленка. Ревна закусила губу, изо всех сил стараясь не выпустить рвущийся наружу истеричный смех.
– Откуда вы?
А то ты не знаешь.
– Из Таммина.
– Промышленный город. Я столько времени провел в ваших паланкинах, что иногда мне кажется, будто у меня на заднице отпечаталась надпись: «Изготовлено в форпосте Таммин и его окрестностях».
Когда она поморщилась, он добавил:
– Простите за грубость.
– Да нет, все в порядке.
– А вот я никогда не был в Таммине. Там красиво?
На этот вопрос ей полагалось ответить утвердительно. Но если скаровцы способны чуять ложь, о чем говорили все кому не лень, то этот наверняка уже знал, какие чувства она питает к этому городу.
– Я думаю, что по сравнению с вашей родиной там невообразимо скучно.
– У вас в Таммине семья? – развивал он свое наступление.
У Ревны по спине побежал холодок. О танце пора было забыть; вот где ей надо было следить за каждым своим шагом.
– Мама и сестра. Защитники Союза, – поспешно и не без доли агрессии добавила она, хотя он, должно быть, знал это и без нее.
Как и то, каким образом они вернули себе этот статус.
– А отца, стало быть, нет.
В его тоне содержался вопрос или ей только показалось? Ревна не хотела добровольно выкладывать сведения о своей семье. Однако молчание казалось ей убийственным. Если не ответить ему, он может подумать, что она что-то скрывает. Можно ли вообще об этом говорить, не возбуждая подозрений?
– Мой отец предатель, – наконец сказала она самым суровым голосом, на какой только была способна, надеясь, что Таннов решит, будто причиной тому было презрение, а не глубокая печаль, – мы о нем стараемся не вспоминать.
В ее голове все громче и громче кричал голос: «И кто теперь предатель?!»
– Понятно.
Это слово он произнес нейтральным тоном, но его рука при этом напряглась, а ладонь сильнее сдавила ей талию. Этому скаровцу, вероятно, удалось бы переломить ее, всего лишь сжав пальцами.
– Измену важно искоренить до того, как она распространится по всему фамильному древу.
У Ревны вновь вспотели руки. Ей захотелось оттолкнуть его. Оттолкнуть, сказать все, что она думает, и разрубить этот гордиев узел. Но он по-прежнему улыбался, мило и беззаботно, и ни одна живая душа не заподозрила бы, что с ней что-то не так.
Ревна набралась храбрости и бросила взгляд на Тамару. Та по-прежнему была поглощена разговором с Магдаленой. Скорее всего, она знала. Ей не от кого ждать спасения.
– В протоколе ареста говорится, что я ни в чем не виновна. Если хотите, я могу взять у Тамары радио и связаться с Таммином, чтобы документы прислали сюда.
Она старалась говорить небрежно, но на слове документы у нее дрогнул голос.
– Полагаете, в этом есть необходимость? – спросил он.
Еще один вопрос с подвохом. И чем дольше она будет подыскивать слова, чтобы ему ответить, тем подозрительнее ему покажется ее поведение.
Не успела она придумать ничего путного, как песня закончилась. Таннов слегка ей поклонился.
Когда он ее выпустил, она споткнулась и пошатнулась, ей вдруг стало холодно.
– Вы доставили мне истинное удовольствие, мисс Рошена.
– Взаимно, – ответила она, – то есть…
Он повел ее к двери – как она заметила, мимо Линне. Ей показалось, что та посмотрела на нее каким-то странным взглядом. В чем, собственно, дело? Что это было – обычный разговор или же допрос?
– Мне нужно выкурить сигарету, – сказал Таннов.
– Сейчас, – ответила Линне и потянулась к своей куртке, лежавшей на столе.
Нервы Ревны вновь натянулись. Сначала этот скаровец привязался к ней самой, теперь вот к ее штурману. Она сомневалась, что в разговоре с Линне он тоже станет расспрашивать ее о семье. Скорее станет задавать вопросы о ней, Ревне. Насколько Ревна хорошо летает? О чем говорит, сидя в кабине?
Таннов пошел за своим кителем. Для Ревны это был единственный шанс перемолвиться словом с Линне, пока он не вернулся.
– Ты с Тамарой разговаривала?
– О чем? – спросила Линне, набросила на плечи куртку и поморщилась от ее запаха.
– Тебе все так же хочется летать с другой напарницей?
– А тебе? – задала ей встречный вопрос Линне.
И что ей еще было сказать? «Теперь уже нет» было бы ложью, очевидной любому. А «да» могло бы стать одним из пунктов в протоколе допроса, который потом напишет скаровец.
Ревне не нравилась Линне. Та смотрела ей в лицо, но при этом видела только ее ноги. Хотя прошлой ночью они друг другу помогли. И даже если сейчас ей в затылок дышит Таннов, работать с ней в паре все же лучше, чем куковать одной на земле.
– Я хочу летать.
– Я тоже. И не хочу, чтобы Пави сажала меня на оккупированную эльдами территорию.
Линне бросила в сторону Пави и Галины полный скепсиса взгляд.
– А Катин последний полет ты видела? Я думала, она врежется прямо в склон горы.
Штурман на миг умолкла, хмуро глядя на Катю. Та дождалась брюнета, оказывавшего знаки внимания Линне, и повела его танцевать.
– Вообще-то я могла бы и остаться с тобой.
В этом была вся Линне. Привилегированная и жалкая, как сказала о ней Магдалена. Но она не сдаст Ревну только потому, что та ей не нравится.
Прогресс.
* * *Линне с Танновым вышли под утреннее, все больше светлеющее небо. Облака разошлись в стороны, и теперь сверху медленно сыпались снежинки, запечатлевая на шинелях свои поцелуи и мягко опускаясь на волосы. Она вдыхала холодный, свежий воздух. Над Интелгардом слишком долго висела вонь от экспериментов инженеров.
– А где Досторов? – спросила она.
Перед ними, резко притормозив, остановился механический гонец и открыл чашеобразную верхнюю крышку. Таннов вытащил оттуда записку, прочел и тут же сжег ее, сверкнув искрой, а когда бумага обуглилась, бросил ее в снег.
– Да здесь он, – сказал он.
Затем выудил из кармана портсигар, вытащил из него две сигареты, прикурил и протянул одну из них Линне. Потом приложил к гонцу ладонь, еще раз полыхнул искрами и отпустил.
– Пойдем?
– Что, не хотят с тобой говорить? – спросила
