– Ё-моё, девки!.. – задохнулась Рита. – Гля! Красный знаменосец!..
– Это… Да это же Верясов… – испуганно прошептала Марьялова.
– Еще лучше! Жирная добыча! – оскалилась Рита. – Не дрейфить. Победа будет за нами. Погнали.
Отряд Верясова был разбит, он остался один и только что подхватил красное знамя из рук убитого знаменосца… Одежда на Тимуре висела клочьями, лоб и щеки были располосованы в кровь, которая, смешиваясь с грязью, стекала по лицу мазутными ручьями.
– А-а-а-а! В атаку! Бей краснопузого! – они впятером набросились на него. Повалили.
А я оцепенела.
– Динка! – орала Рита – Помогай, сука! Чего стоишь! Хватай флаг!
Я не успела ничего сделать – послышался быстрый топот за спиной, меня сбили с ног, затем – удар по голове…
– Жива? – раздался голос сверху.
Я потрогала затылок – сквозь слипшиеся от крови волосы, на месте светляка, нащупала рваную рану.
– Убита, – сказала я и открыла глаза.
Увидела черное лицо Тимура. Белки глаз и зубы сверкали на нем, как у шахтера после смены.
– А ты как? – я села, отряхиваясь и пытаясь собрать волосы в узел. В голове стучало квадратной болью.
– Твои подружки просто фурии. Но я с девицами не дерусь. Пришлось пасть смертью храбрых, – он растянулся рядом на траве, закинув руки за голову.
Улыбаясь, он безмятежно глядел в небо.
А я – на него. Впервые без прежнего страха. Может быть, потому, что теперь его красота, сильно подпорченная кровавыми порезами, потом и грязью, не так ослепляла меня.
– Значит, мы оба трупаки? – сказала я.
– Да. Расслабься. Смотри, какое небо.
Я откинулась на спину. Мы лежали голова к голове. Длинные ленты дыма от разбросанных вокруг дымовых шашек вились над нами и уносились в синеву.
– А вон та белая тучка-запятая, – указала я рукой, – все еще тут. Я ее заметила еще до того, как мы… напали на тебя…
– Но ты же не напала?
Он приподнялся на локте и склонился надо мной. Бережно, едва касаясь кончиками пальцев, убрал с моих губ какую-то травинку.
– А у тебя глаза серые, – сказала я. – с рыжими крапинками внутри.
– Правда? А какие должны быть?
– Не знаю. Все никак не могла рассмотреть…
– Но ведь ты же никогда на меня и не смотрела? – прошептал он, ласково щурясь.
Солнце очертило по контуру его голову и плечи. Он медленно, как бы в задумчивости наклонился и поцеловал меня.
Не так, как тогда, на Охоте. А тихо, нежно, чуть припекаясь губами к губам.
– А я давно смотрю на тебя… Ты очень красивая…
– Я чумазая, – я попыталась закрыться от него.
– Ну и что? На меня посмотри! Мы боги! Нам все равно!
Я засмеялась.
Он снова смахнул что-то с моего лица, провел пальцами по волосам, выбирая из них какой-то сор.
Этого не может быть, подумала я. Это происходит не со мной. Сейчас я проснусь – и все исчезнет.
В тот же миг раздался гонг, возвещающий, что игра закончена. Включился репродуктор, зашипел, прокашлялся и объявил: «Раз-раз… Раз-два-три. Внимание!.. – Тимур напрягся и поднял голову. – По итогам зарницы, объявляем. Красные победили». Из леса раздался отдаленный гул ликования «Ура-а-а-а!».
Тимур вскочил и тоже заорал «ура!».
– Наши победили!
Широко расставив ноги, он лихо, в два пальца, по-разбойничьи засвистел.
«Все убитые обязаны в течение пятнадцати минут вернуться в свои штабы для регистрации и реимплантации светляков. Повторяем. Все убитые…»
– Урааа! Пиу, пиу! Тыщ-тыщ-тыдыщ! – стрелял Тимур из невидимого автомата в небо. – Мы победили! Мы победили! Слышь? Вава! Мы победили! Значит, мы не зря погибли!
В одну секунду он превратился совсем в другого человека.
– Я вообще-то из другой команды – сказала я, поднимаясь.
– Ох, прости! – опомнился он. – Я и забыл, что ты белая!
Он подхватил меня и закружил.
Я уперлась ему локтями в грудь, вырвалась.
– Надо идти, – говорю. – На регистрацию и реимплантацию.
Тимур отступил, посмотрел на меня насмешливо-изумленно и вдруг рассмеялся.
– Позвольте вас проводить?
– Нам в разные штабы.
– А, ну тогда это… Будь здорова! Не пропадай!
Он взял под козырек и бодро зашагал сквозь дымы, выкрикивая и присвистывая:
– Не плачь девчо-онка! Пройдут дожди! Солдат вернё-о-отся! Ты только жди!
Что значит «не пропадай»? Разве я когда-нибудь пропадала? Зачем пробил этот гонг? Зачем он поет эту дурацкую песню? Не плачь девчонка… Разве я плачу? Разве я… Нет, нет, нет… Я не плачу, не плачу, не плачу…
29. Портной Государя
– Кто там следующий, зови.
– Забылин Добрыня Горыныч.
Человек, которого называют «портной Государя», в армейских кругах – просто «портной». Биография его пестра, кровожадна и таинственна.
В прошлом, в эпоху интернета еще, Забылин прославился как Великий Боян – поэт, сказитель и гусляр панславянизма. Материал черпал из полевой службы: вот он омоновец, вот он военкор, вот командир батальона спецназа ОАН. Былинный герой, вояка славный, звезда русской литературы. И вот он же – главный разработчик компьютерной программы «Русский стиль», когда писательство уже вышло из чести, но еще задолго до запрета. Всегда нос по ветру. Да и в торговых делах не промах – владелец сети магазинов одежды «Дубок». А вдобавок – директор секретной хакерской службы «Ножницы», за что и получил орден героя 2-й Холодной войны. И когда Сам Колоб Стожильный вышел к народу в балаклаве-невидимке с биркой «Дубок»…
Леднев давно заметил: чем проще кличка у вельможи, тем он авторитетней. И тут всегда есть лицевая сторона, а есть – изнаночная. Сейчас Забылин с лицевой стороны – мирный труженик, продавец элитного платья и почти сказочный (за давностью лет) герой Добрыня Горыныч. А с изнанки, если верить слухам, – основатель и спонсор тайного войска «Стальная кольчуга».
«Стальная кольчуга»… Леднев вздрогнул. Яицкие ополченцы… Глум в балаклаве-невидимке. Батальон ТВ СК. Уничтоженный умной бурей в обеденном репортаже. Так это же бойцы Портного! Его дружина. Ну, и дела.
Как бы он тут не разгромил чего под настроение. А то уж больно сердечный мужик.
Весь исполнен народного гнева и лепоты, матерится страшно и слезлив до безобразия. Тип «русский шансон» – маскулинный и при этом сентиментальный. Это бывает с детьми сельской интеллигенции. Отец – какой-нибудь забитый под каблук агроном или ветеринар – хвосты коровам крутит. Мать, деревенская учительница, ставит на горох за помарки в прописях. В доме ходи по струнке, ноги мой, салфетку закладывай под горло за обедом, нож держи в правой руке – а на улице воля, пацаны, войнушка, грязь, матерное счастье. Обижали, конечно. Чужой! Пришлось стать больше чем своим. Придумал семейную легенду: мол, я из лапотных князей, из потомственных стрельцов. Дрался. Зауважали. Так и пошло. То рогожка, то кольчужка, то гусли-самогуды. И всегда – больше чем свой. А чтоб не подумали чего.
Вот тебе и матерщинник из бледного цветка полей. У богемы это в обычае. Но тут другое. Тут мат
