– Ветер на нашей стороне, – говорит Рита. – Мы их слышим, они нас нет.
«Все, кохры! – кричат в толпе. – Завтра айда на элеватор!» – «Кого в бригадиры?» – «Базлаева! Базлаева!» – «Нет, завтра без меня, – отказывается Юрочка. – Я домой. Моя законная родительская суббота».
При звуке его голоса Риту корежит:
– Не знаю, кого из них двоих я больше ненавижу.
И снова – морозящий сквознячок в груди: откуда это мерзкое чувство, что нас подслушивают? Где? Кто? Внезапно я понимаю, что подслушивающий – не снаружи, а внутри, это я сама, какая-то часть меня словно слышит и заранее знает все, что сейчас скажет Рита и что я ей отвечу.
– Так, значит, завтра его не будет… – задумчиво бормочет она. – И, значит, он нам не помешает… – она впадает в напряженное молчание. Наконец решительно говорит: – мы сделаем это завтра, на элеваторе.
– Что «это»? – спрашиваю я, хотя уже знаю.
– Месть. Завалим Воропая.
– Завалим?.. Как?
Я задаю эти вопросы помимо своей воли, как программа или заведенный ключом автомат, в них нет никакого смысла – ведь мне не нужны ответы: я вижу все, что случится, как будто это уже случилось – но зачем-то открываю рот и спрашиваю, словно кто-то другой это делает за меня, а я не могу ничего изменить – могу только наблюдать за неизбежным. Через два часа, на самоподготовке, она отправит ему самолетиком записку, он прочитает, ухмыльнется и кивнет. Через двадцать один час, по дороге на элеватор, она поднимет с земли камень. Через двадцать два часа, пройдя сквозь крапиву, мы исчезнем, и ветер будет шуметь в деревьях так же, как и сейчас.
43. Русский дух
– Экстренный выпуск. Внимание! Внимание! Объявление народу. Приглушите все остальные источники звука. Преклоните колени. Опустите голову. Приложите правую руку к сердцу, чтобы оно не разорвалось от горя. Отверзните ваши очи для скорбных слез и рты для немых рыданий. Отворите слух для черной вести. Государь-Помазанник убит! – пауза. – Государь-Помазанник убит! – пауза. – Государь-Помазанник убит! – пауза. – Сегодня, в результате циничного заговора наших внешних и внутренних врагов, на духовные основы нашего Богохранимого Государства было совершено беспрецедентное, чудовищное покушение. Террористическая группировка хакер-анархистов, именующая себя «Хаканарх», используя новейшее китайское кибероружие «Умная буря»…
– Что за сказки! – восхитился Леднев. – Мне же сам генерал Мухин сказал, что «умная буря» была нашей. Что хакер-анархисты взломали наш киберарсенал и перекодировали наших дронов.
– Разумеется, это была наша буря и наши дроны, – спокойно кивнул Дурман.
– И ваши хакер-анархисты, – добавил Леднев.
– Ну что вы, это было бы совсем неинтересно. Мы просто использовали их как ширму. Там работал наш внедренный агент, мы их контролировали… – Дурман запнулся. – Думали, что контролируем.
– Но они просчитались, – тоном небесного судьи сказал диктор. – Ничто не может сломить дух нашего народа – даже такая тяжелейшая утрата, как смерть Помазанника. Вспомним Его крылатые слова: «И смерть бывает партийной работой!». Вдумаемся в их бесконечно глубокий смысл. Что означает смерть для ничтожного материалистического сознания? Страх. Но не Божий, а шкурный. Беспредельный страх, который пожирает сердца наших врагов. Который властвует над их умами. Смерть – царица их мира, и Сатана – ее наместник!
– Русский стиль, – пробормотал Леднев. – Но без машинных сбоев. Если бы Забылин сегодня не умер на моем столе, я бы решил, что он сам написал этот текст.
– Он его и написал, – усмехнулся Дурман. – Разумеется, задолго до своей кончины. Бедный Добрыня Горыныч… Он был так уверен, что займет место Государя… Не без нашей помощи, конечно, угнездилась в его буйной головушке эта уверенность.
– Вот как. А я-то думал, он любил Государя.
– А как же. Любил, обожал. Оргазмически просто. Это было искреннее чувство, уж поверьте, – сказал Дурман. – И взаимное.
– А что, правду ли говорят, будто Добрыня не только служил личным портным Помазанника, но и писал для него все речи?
– Ну, не программа же ему писала. Одно дело – русский стиль. Другое – русский дух. Добрыня был голосом русского духа, и голос этот принадлежал одному Государю. Грех было этим не воспользоваться. – Дурман скромно улыбнулся. – Представьте: народ включает телевизор, а там – о смерти Помазанника объявляет дух самого Помазанника.
– Жалок враг на службе у смерти, на посылках у нее, – продолжал «дух Помазанника». – Жалок и смешон – для того, кто смерти не боится. Для нас. Для нашего великого богохранимого народа – несокрушимой крепости, последней обители Спаса на земле…
– Все-таки этот ваш Голос Русского Духа – несносный графоман, – не удержался Леднев. – Еще немного – и я перестану переживать из-за того, что он был убит моим роботом-анестезиологом.
Дурман удивленно поднял брови.
– Не хочу вас обидеть, профессор. Но вы совершенно напрасно вините себя. Опомнитесь: вы щепка в этом потоке.
– Смерть для нас – не госпожа, а служанка, – голос диктора триумфально возвысился. – Даже убивая нас, она продолжает работать на нашу победу. Для ее рабов, служителей ее наместника Сатаны, это извечная тайна, неразрешимая загадка: разве можно не бояться смерти? А для нас – естественный порядок вещей, нерушимый закон: «Никтоже да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть»… И в этой точке сходятся все смыслы: Государь наш Огненноликий, наш Колоб Стожильный, подобно Спасу, умирает за нас, чтобы воскреснуть и обратить нас к жизни вечной – это и есть партийная работа. Великая мученическая смерть во имя бессмертной идеи.
– Интересно, сколько раз нужно повторить всю эту мантру, чтобы народ перестал различать себя, государя, партию, русский дух, Спаса и тексты Забылина.
– Я сейчас разрыдаюсь за народ. Такой обманутый и глупый. Вы не понимаете главного. Мы повторяем всю эту, как вы изволили сказать, мантру вовсе не для того, чтобы народ перестал что-то там различать. А чтобы сделать народу приятно. Мы любим народ – в отличие от вас – и будем угождать ему столько раз, сколько потребуется.
– Это не любовь, – сказал Леднев – Когда твой ребенок погибает от наркотиков, а ты ему
