Мальчонка привязал коня к столбу и, схватив ведро, бросился за водой. Он впервые видел такого породистого скакуна вблизи. От волнения споткнулся о подвернувшийся камень и едва не пропахал землю носом. А конь, носивший странную кличку Хигло, был и вправду хорош: стройный, высокий и поджарый, словно чистокровная борзая, с тонкими, но сильными ногами, развитыми суставами и небольшими копытами, чуть горбоносым профилем и выпуклым лбом. Буланый окрас тонкой шелковистой шерсти с характерным ярким золотым отблеском становился на ногах черным, как сажа. Это был истинный представитель своей породы. Оставалось только догадываться, как он достался этому господину.
Путник достал из дорожной сумки увесистый прямоугольный сверток, тщательно обернутый выделанной нежной кожей. Снял с седла меч и, перекинув его через плечо, словно дорожную сумку, направился в часовню.
Как и во всех часовнях, выстроенных в одиннадцатом столетии, хоры размещались на пять аршин выше нефа. С каждой стороны от хоров тянулись две узкие лестницы. Между ними находилась приоткрытая деревянная дверь, которая вела в подземную церковь. Обычно она обивалась железными прутьями, но тут была лишь сколочена досками. На хорах, слева и справа, стояли две большие, в рост самого высокого человека, высеченные из камня статуи Живущих Выше: Прощающий Грехи, склонив голову, нежно улыбался и протягивал руку в отпущение грехов, Небесная Дева вздымала руки в молитве о лучшей Последней Стезе для каждого создания. В темное время часовня ярко освещалась пятью лампадами: три висели над нефом на равном удалении друг от друга и две над хорами. Сейчас же было достаточно льющегося в окна солнечного света, лучи которого пересекались на полу, разбегаясь в чудесных узорах.
Странник, прижимая к бедру свой сверток, неслышно прошел вдоль хоров к статуе Прощающего. Было немноголюдно, лишь несколько послушников тихо беседовали с прихожанами, да у самой статуи, преклонив колени, молился пожилой священник в поношенной серой рясе. Сложенные в молитве тонкие руки с белой, как молоко, кожей закрывали половину его худого лица, но это не мешало рассмотреть седую бородку-клинышек и очерченные скулы с бороздами морщин. Дождавшись конца молитвы, путник кашлянул, прикрыв рот кулаком, и произнес:
— Merid`eia[2], отец-настоятель.
Настоятель часовни растерянно поднял глаза на незнакомца, все еще приходя в себя после молитвенного транса, и тут лицо служителя просияло.
— Феронтарг! — воскликнул он.
— Отче, ты снова произнес мое имя неправильно, — тепло улыбнулся странник.
— Эх, сын мой, никогда я не смогу выговорить его. Не верю, что я сам дал его тебе при рождении.
— Кйорта будет достаточно.
На мгновение повисло неловкое молчание, и священник неожиданно заплакал.
— Мальчик мой, ты приехал! Я молил об этом. Я звал тебя! Сколько прожитого тяжким грузом легло на наши плечи! — восклицал он, обняв Кйорта и целуя его в лоб. — Столько бед стряслось за последние недели. Я молился, чтобы ты прибыл как можно скорее!
— Et oge is`sai[3]. Пройдем к тебе в дом, Волдорт, — Кйорт взял старика под локоть, — тебе лучше присесть. Ты едва держишься на ногах. Да и лишние глаза и уши нам вовсе ни к чему.
Они прошли через часовню прямо к двери под хорами, что была совсем незаметна со стороны. Волдорт толкнул ее ладонью и зашел внутрь. Они оказались в жилой комнате, и священник тут же запер дверь на засов. Домишко, пристроенный к одной из стен часовни, был небольшой, всего на два маленьких оконца, но крепкий, и внутри было все, что нужно старому человеку: скамья, несколько табуретов, щепастый стол, покрытая копотью печь с небогатой кухонной утварью, расставленной и развешанной на стене рядом, да кровать. Тут даже не было отхожего места, поэтому Волдорт пользовался удобствами часовни.
— Семь дней я молюсь, сын мой, — прошептал настоятель. — Днем казнят невинных, обрекая их души на скитание без Тропы, а в ночи ко мне приходят страшные видения.
— Волдорт, что случилось? Ты нездоров? — Кйорт усадил священника на скамью, что шла вдоль стены, а сам опустился на грубый табурет, пододвинув его к себе ногой.
— ...Скорпены, своими жалами прокалывающие младенцев; бабаи и безжалостные акулы с человеческими лицами и лапами вместо плавников, выползающие на берег и пожирающие все живое. Мантикоры и кони с птичьими головами. Мерзкие жабы и гады самые разные: пауки, аспиды, слизни, многоножки. Тигры со змеиными хвостами и змеи со львиными гривами. Крокодилы, из пастей коих хлещет едкий дым и яд. Псы с выжженными глазами и зубами, словно стрелы. Уродливые карлики и одноглазые великаны. Черепахи, в панцире которых гниющая плоть и вороны, ищущие поживу. Много ворон со змеиными языками и стеклянными глазами. И это не предвестники следующего дня! Нет! Я знаю… Это весть о будущем горе. Многие души сгинут!
— Волдорт! Очнись! Alvei [4], — Кйорт встряхнул настоятеля за плечи.
— Ферр… Кйорт! — священник по-отечески посмотрел на йерро. — Я не в силах противиться указам епископа! Прости, сын! Ты спас меня от смерти. Ты, ходящий, нарушил священную клятву и пошел против Них. Лишь чудом выжил, а я поклялся нести добросердечие, но Святой Отец обладает большой властью, и я страшусь открыто выступить против него. Прости, это грех, и мне совестно от этой слабости. Но я уже очень стар, и одно только видимое сомнение в его решениях, недоверие к ним приведут любого на костер. Особенно священнослужителя и особенно в это время, когда надлежит бороться с отродьем Нечистого. Прошлой ночью опять был снег. Это плохо. Снова выедут викарии в поисках ведьм, насылающих непогодицу и задерживающих приход тепла.
— Это же Алия. Тут висят на деревьях да горят на кострах лишь невиновные, — Кйорт белым платком вытер от слез худые щеки священника. — Сегодня на пути в город я встретил повозку с несчастной, обезумевшей женщиной, которая клялась в том, что это она навела морозы. Собаки Радастана!
— Мы не сможем защитить ее, и она станет семнадцатой, — вздохнул отец Волдорт.
— Безумие настигло епископа Ортукского скорее, чем каждое из тех созданий, взошедших на помост из сухих поленьев, — тихо прошептал Кйорт и озлобленно стукнул кулаком по бедру.
— Святой Отец в наставлениях говорит, что наступило исключительное время.
— И необыкновенность этих дел требует исключительных пыток, — Кйорт присел рядом с другом.
— Именно так. Он говорил именно так.
— Заученные фразы инквизиции, прикрывающие попытку не растерять свое влияние.
— Ты говоришь как еретик, — Волдорт грустно улыбнулся.
— Я думаю как еретик, что гораздо хуже, — так же улыбаясь, ответил Кйорт, — тебе это известно, отец.
Ходящий помолчал и продолжил другим, сухим и деловитым тоном:
— Однако я вижу, что разум твой более не затуманен видениями.
— Твоя правда.
— Кто их показал? — вкрадчиво спросил Кйорт.
— Я не знаю, сын, правда. Я
