— Хорошо, — ответил Кйорт, поднимаясь. — Посмотрим. Не впервой же… Молитва твоя имела успех, и я знал, что нужен тебе. Потому поспешил как мог, хотя и был уже на пути сюда. Я привез тебе подарок.
Ходящий хлопнул свертком о стол:
— Вот. Держи.
— Ты даже не поел с дороги, — засуетился настоятель, подскакивая и доставая из печи котелок. — Есть немного холодного мяса, лук, хлеб. Есть вода, колодезная.
Волдорт пододвинул глиняный кувшин поближе:
— До трапезы еще далеко, но я могу сходить на соборную кухню и что-нибудь принести.
— Ficciet[5], — Кйорт взял кусок тушеного мяса, отломил добрую краюху хлеба и откусил. — Глянь пока, что я привез. Уверен, тебе понравится.
Священник подтянул сверток к себе, аккуратно развернул и ахнул, оседая на скамью. Перед ним лежала тяжелая книга в богатом переплете из кожи ягненка, с золотыми уголками, костяными накладками и застежками.
— Ты снова это сделал? — с укором проговорил Волдорт.
Он с волнением провел пальцами по позолоте, плоскому корешку и старательно выведенному золотой краской непонятному знаку.
— Им она без надобности, мне нужнее, — усмехнулся Кйорт.
— Да будет проклят тот, что крадет книгу или берет без возврата. Пусть члены его сгниют, снедаемые черной хворью, иль пусть он сам обратится в ехидну, которую надобно разорвать, и пусть он сотни лет мучается за вратами Радастана, многократно терзаемый козлорогими чудищами, — пробормотал священнослужитель, медленно раскрывая книгу. — Библиотекаря из-за утери книги могут казнить. Самое малое.
— Впервые за двадцать лет я что-то нащупал, — отрезал Кйорт. — Я мог бы убить любого, кто помешал бы мне завладеть этой книгой. Да и как скоро обнаружат пропажу, если я сам случайно нашел ее среди тысяч пылящихся томов?
Страницы были чуть желтоваты, но не от времени, а из-за сырья, из которого изготавливались. Чуть шершавая, но тем не менее приятная на ощупь, с виду казавшаяся и вовсе ровной, как гладь воды в безветрие, бумага была покрыта странными знаками, совсем не похожими на все виденные до этого священником, и красочными, очень подробными рисунками, настолько яркими и точными в мелких деталях, что он не мог сдержать восхищенного возгласа.
— Это на восточном языке. Символы эти заменяют не буквы, а целые слова, — пояснил Кйорт. — Но дело не в них. Дело в том, кем написан этот трактат. Это Остэлис. Ты как-то давно говорил мне о нем.
— Это невозможно! — воскликнул Волдорт, удивленно взглянув на Кйорта. — Остэлис — древнейший ученый Эола, который жил более тысячи лет назад. А эта книга не выглядит ни ветхой, ни даже хоть немного зачитанной.
— Эта сделана лучшим переписчиком того края.
— Говорят, у Остэлиса было великое множество трудов, многие из которых, правда, несут не знания, а ересь. Но самому не приходилось их видеть, ибо тщательно хранят их в южных библиотеках — далеко, за Аргоссами, по другую сторону Проклятых мест. И до сих пор ни один ученый или путник не смог доставить нам ни единой копии его учений.
— Оттого странно: как их нарекли ересью, ежели никто не видел? Значит, кто-то же все-таки прочел. Однако, тем не менее, это похоже на его трактат о Немолчании. И тут нет никаких мыслей о создании Мира за семь дней. Тут утверждается, что этот Мир и Миры вокруг него, как и Кольцо Планов, существовали и будут существовать всегда. Как Нейтраль.
— Ты прочел это в книге?
— Все, что смог понять. Восточный язык трудно выучить, и я должен был привезти ее тебе. Ты сможешь прочесть ее, как ты умеешь, при помощи дара, что остался от Равнин. В ней есть нечто о Великом Кольце, и я хочу знать, что именно. Может, древние мудрецы знали поболе зашоренных и завязших в религии монахов, которые не желают обучаться наукам и лишь проповедуют Высшую мудрость. Может, это наша надежда на избавление.
— Это займет несколько дней, — священник закрыл книгу и накрыл ее куском кожи, в которую она была завернута. — А пока я прошу тебя, сын, прошу во имя всех умерщвленных насильственно на позорных столбах, помоги найти гнусь, что терзает наш край.
— Ты уверен, что это нечисть, а не каприз природы? — Кйорт сделал несколько больших глотков воды и вытер губы.
— Ты же знаешь. Я видел. Видел во снах скверну. Пакость, что таится где-то недалече и проводит поганые обряды. Сын мой, не далее чем четыре дня тому к нам прибыл Илур Эткинс. Это ужасный человек, поверь мне. За прошлый год он казнил, как он утверждает, более сотни ведьм. Уверен, что среди всех этих несчастных не было ни одной настоящей ведуньи, но наш епископ с благословением отправил его на охоту и обещал по пять королевских за каждую.
— Это честно, я беру столько же за ведьму, если нахожу.
— За ведьму, но не за вульгарное убийство женщины иль ребенка! — воскликнул Волдорт. — Прошу тебя, возьмись за это.
— Ты же знаешь, меня упрашивать не надо. Раз ты говоришь, что есть ведьма, я ее найду. Только надо разрешение епископата для подтверждения законности моих действий. Бывает, что доставить ведьму или оборотня живьем не получается, — ходящий злорадно ухмыльнулся, что-то вспомнив, — и чтобы местные…
— Верно, — перебил настоятель, — направляемся к епископу сейчас же. Уверен, что все грамоты и рекомендательные письма при тебе.
— Куда ж без них единственному настоящему охотнику на ведьм в этих землях, — устало произнес Кйорт, поднимаясь из-за стола. — Пойдем.
— Ступай, я догоню: книгу надо схоронить. И спасибо, что приехал.
— Я же ходящий, даже несмотря на то, что застрял тут, похоже, навечно.
Кйорт перекинул меч за спину на походный манер, подтянул ремни и угрюмо вышел. Сплюнул, втерев плевок в дорожную пыль носком сапога, и направился к коновязям. Там он бросил поджидающему его побирушке еще одну монету. Конь послушно пошел следом за хозяином, а через минуту Волдорт уже семенил рядом.
— Ты говорил, что видел ворон, — заговорил охотник на ведьм.
— И не один раз, — на лицо священника снова упала вуаль страха. — Жутко. Таких больших и страшных я давненько не видал…
— Прости… — Кйорт крепко сжал локоть старика. — Посмотри налево. Видишь?
Волдорт встревоженно повернул голову, инстинктивно прижимаясь правым боком к Кйорту. Около небольшого сруба суетились ребятишки, помогая отцу погрузить на телегу тяжелые тюки. Мать стояла в дверном проеме, скрестив на груди руки, и улыбалась доброй, безмятежной улыбкой. Фыркала и била копытом старая лошадь
