Кардинал, довольный собой, снова опустился на скамью:
— Что ж. Похоже, теперь у меня есть новые рычаги давления на брата Волдорта, остается лишь правильно ими воспользоваться.
Однако вопрос о том, что происходит, оставался открытым. Кардиналу уже пришла в голову достаточно смелая догадка, но он не мог даже думать о ней, настолько она была невероятна. И как человек разумный, он предпочитал сложную задачу дробить на легкие и решаемые. А потому для начала следовало полностью разобраться с этим Волдортом. Мелькнула быстрая мысль «запытать», но Грюон не верил в пытки. Они лишь выбивают то, что хочешь услышать, и это далеко не всегда оказывается правдой. А тут вопрос был настолько деликатный, что кардинал не хотел допустить даже мысли об ошибке. Ибо если его догадка верна, а он ошибется и упустит эту возможность, то все, чего он добивался и уже добился, окажется бесполезной кучей тряпья больного лепрой. Пресвитер качнул головой, отгоняя радужные мысли, которые уже делили непойманную добычу. «Для начала поставить на ноги Хэйла и ни словом не проговориться Волдорту. Пусть догадывается о том, что произошло, пусть сам страдает и пытается угадать, смог ли я дойти до истины и побеседовать с этим Лесли. Помогла ли молитва и явились ли поводыри на его зов. Пусть изнывает от любопытства, и, возможно, он допустит оплошность. Мое же любопытство частично удовлетворено. Я примерно представляю, как в Немолчании оказался Волдорт и его дружок и чего они оба хотят. Только надо правильно разыграть партию, и тогда последний ход будет за мной».
С этими мыслями кардинал поднялся и не спеша направился в замок. Как раз в тот момент, когда бледный и растерянный страж парка, кланяясь, что-то рассказывал появившемуся во дворе герцогу. Марк кивнул и спокойно повел ладонью: все в порядке. Меньше всего его сейчас беспокоило, что кардинал прогуливается по его парку-мавзолею. Он собирался сделать в точности, как сказал Грюон: заглушить и заложить камнем лабораторию сразу после того, как в Глоть отправится лучший из его гонцов с советом не приближаться к желтому туману, и туману вообще.
* * * *
Волдорт, сидя на низкой скамье, с поникшими плечами смотрел прямо перед собой остекленевшим взглядом. Но не видел ничего кроме жутких сцен, хлынувших в его сознание почти осязаемыми видениями, вызывавшими мертвенный холод и дрожь во всем теле. Но из всей мешанины образов убиенных людей, расчлененных, разодранных, многих без конечностей, сваленных горами, из мертвых домов и изб, из грязи, образованной кровью, черной и красной, да внутренностями, больше всего его пугала фигура Кйорта с окровавленным лицом и черными рваными ранами наискосок. А напротив него в сотне шагов каланчой возвышался кардинал Грюон с поднятыми над головой руками, вокруг которых вились пурпурно-грязные змейки дыма. Волдорт узнал это древнее заклинание — Стрелы Мертвых. Они всегда попадут в цель, и нет доспехов, что защитят от них. Змееобразные головы пронзают с легкостью самую тяжелую броню и, впиваясь, источают самый страшный яд. Книги говорят, что боль и мучения заставят жертву прежде почувствовать запах собственного разложения и испражнений до того, как она погибнет. Священник не сомневался, кому они предназначены. И тут образы зашевелились, но как-то неестественно, и спустя мгновение Волдорт понял, что видения пошли оборотом: эхо предсказания всегда виделось наоборот. Они мелькали, смешиваясь и наползая одино на другое, толкались и огрызались друг на друга, словно шакалята. Кружились все быстрее и быстрее, так что вскоре Волдорт ничего уже не мог различить, кроме сдавленных криков, перекошенных лиц и громадного демона, прорастающего в землю и образующего вокруг себя желтые тошнотворные струпья. Мелькнуло лицо, обрамленное русыми кудрями, в ерихонке с бармицей и золотым околышем. Сверкнул меч княжеской стали и раздался протяжный крик: «Бороня-я-я! Дружина, к бою!» Взметнулись вымпелы на остриях кавалерийских пик. И тут же ряд алийских лучников накрыл тучей стрел несущихся в желтом дыму загонщиков. Волдорт вздрогнул и затрясся от страха. Пронзительное «Bier-Geist[1]» объяснило сразу все. Видение скакнуло и скомкалось, сменившись умиротворяющим нежным утром, которое занималось над большой заставой. И вдруг все пропало.
Волдорт вздрогнул, словно кто-то громко и неожиданно хлопнул над ухом в ладоши. Видения, вызванные молитвенным трансом, пропали.
— Пить, — раздалось едва слышно.
Священник обернулся: брат Хэйл открыл глаза и, шевеля губами, словно пытаясь говорить, как чревовещатели на ярмарках, повторил, вероятно, уже в который раз:
— Воды. Прошу.
Волдорт удивленно отметил появившийся румянец и осмысленный взгляд раненого.
Бывший настоятель, опираясь о скамью, поднялся и дрожащей рукой налил из глиняного кувшина воды в деревянную чашку. Подошел к Призраку и аккуратно поднес чашу к потрескавшимся губам. Брат Хэйл пару раз глотнул, сморщившись от боли, и, благодарно моргнув, закрыл глаза. Волдорт смочил его губы остатками воды и протер лицо от набежавшей испарины. Приложил правую ладонь ко лбу: лихорадки нет. Левой сжал запястье — удары тихие, но ровные, неторопливые.
— Будь я проклят! — прошептал Волдорт, в волнении поднимаясь. — Что, во имя всех духов, тут происходит? Ему полагается кормить червей, а он спит, словно всего лишь от большой
