Жоло упорно тащит меня к медведю, и я больше не сопротивляюсь. Медведь садится, как огромная игрушка, но все равно громоздится вверх метра на два. Он спокойно меня разглядывает, но, судя по раздувающимся ноздрям, тщательно ко мне принюхивается.
– Малышкой тебя клали к Баалу на живот, чтобы успокоить.
Класть младенца на живот к медведю? Это шутка?
Но Жоло донельзя серьезен. Он прижимает мою ладонь к брюху Баалу.
– Видишь, Баалу, я обещал ее привести – и привел.
Медведь кивает, потом без предупреждения смачно облизывает мне щеку мокрым горячим языком. Я страшно смущена, в моем хихиканье есть доля отвращения. Шерсть у медведя теплая и мягкая, от него сильно пахнет мускусом, землей и растительным соком.
– Выходит, мы уже знакомы? – обращаюсь я к оори, стараясь скрыть свой испуг.
Медведь в ответ моргает и кладет лапищу мне на руку, кажущуюся крохотной.
– Ну, Баалу, веди нас к нему, – просит его мой брат.
Медведь встает на четыре лапы и трусит вперед, мы с Жоло торопимся за ним. В лесу сгущается ночь. На счастье, новые кошачьи способности дарят мне ночное зрение.
При виде дерева необычной формы я сбавляю шаг.
Что это?
Мне нельзя отставать от Жоло. Чем глубже в лес, тем более причудливыми становятся стволы деревьев. Одни согнуты, как от урагана. Ветви других похожи на человеческие руки. Есть деревья, смахивающие на зверей – кто на жирафов, кто на рогатых четвероногих. Лес похож на невиданный зверинец. Это волнует и захватывает, хочется бегать от дерева к дереву и разгадывать секреты этого музея под открытым небом.
Наконец, Баалу останавливается и прижимается спиной к дереву, похожему на танцовщицу, изогнувшую спину и вскинувшую к небу руки. Перед этим деревом стоит человек медвежьего телосложения.
Вот и он.
Человек-медведь не обращает на нас внимания. Его ладони крепко прижаты к коре танцующего дерева. Я догадываюсь, что происходит обмен волшебной силой. Человек медленно воздействует на дерево, отчего вверху отрастают веточки. Они на глазах покрываются нежной листвой, выглядящей как волосы на голове у танцовщицы. Живая скульптура настолько изящна, что слезы наворачиваются. Когда этакий здоровяк создает такую красоту, такое изящество, это потрясает. Творение готово, скульптор опускает руки и поворачивается к нам.
Я перестаю дышать.
Ничего не происходит. Мой новоявленный отец стоит неподвижно, глядя на меня. Не то что ничего не говорит, а даже не пытается что-то сказать. И я молча стою, наблюдаю за ним. На нем простые штаны, когда-то, наверное, были белыми. Торс покрыт белой шерстью так же густо, как у его оори, лицо тоже, но есть вдобавок борода, усы, шевелюра. Одним словом, на лице видны только глаза.
А в них бесконечная печаль.
Внутри меня что-то надламывается.
Раз он ничего не предпринимает, даже не шевелится, инициативу проявляю я: подхожу и обнимаю его. Моя макушка достигает только середины его груди, но объятие от этого не становится менее пылким. Закрыв глаза, я прижимаюсь щекой к его волосатому животу.
Очень медленно и осторожно он приподнимает руки и смыкает их у меня за спиной. Объятие длится считаные секунды, потом он роняет руки, отступает и оборачивается к своей скульптуре, как будто я уже перестала для него существовать.
Я вопросительно смотрю на Жоло. Как мне быть теперь?
Мой брат качает головой и протягивает руку, чтобы вести за собой.
Удаляюсь от отца, не зная, что обо всем этом думать.
Перед уходом Жоло оставляет каравай Исаны у ног Баалу.
– Ты как? – спрашивает меня Жоло минут через десять после быстрой ходьбы.
Я пожимаю плечами и тяжело вздыхаю.
– Ты правильно поступила, что обняла его, – говорит он.
Беру его за руку, он останавливается; я крепко обнимаю Жоло, он меня. Плотину прорвало, я бурно рыдаю у брата на груди.
– Все будет хорошо, – шепчет Жоло. – Надо дать ему время.
Я перестаю реветь, и мы возвращаемся в Гхар так же молча, но в более приподнятом настроении. Ави и Исана ждут нас, чтобы проводить на омовение.
Мы выходим вчетвером на опушку, покрытую большими валунами, между которыми растет бамбук. Несмотря на поздний час, здесь людно, повсюду горят факелы. Перед изгородью, разделяющей купальни на два отсека, мужской и женский, мы расстаемся. Меня уводит тетя, захватившая с собой две деревянные бадьи и два полотенца. Она показывает мне, где повесить вещи, где лежит большой кусок мыла, как обливаться из бадьи. Впервые я оказываюсь без одежды перед другой женщиной. Сначала я смущаюсь, но быстро осваиваюсь, потому что не замечаю оценивающих или неодобрительных взглядов.
Потом Исана ведет меня к самому источнику. Я вижу затянутую паром водную поверхность и десяток отмокающих в воде таких же, как мы, белокожих женщин-чародеек, тихо переговаривающихся друг с дружкой. Я тоже погружаюсь в горячую воду, сразу оказывающую расслабляющее действие. Потом мне становится щекотно, во всем теле начинается легкий зуд.
– Это волшебная вода, – шепчет Исана, когда я сажусь с ней рядом. – Она стекает с горы в центре острова, которую ты наверняка видела. Это спящий вулкан Айюка, благодаря ему вода круглый год горячая.
– Спящий? – настораживаюсь я, вспоминая Везувий, извержения вулкана Пеле на острове Мартиника и остальные вулканы, считавшиеся неактивными, но вдруг оживавшие и тысячами губившие людей.
– Некоторые чародеи этого острова общаются с вулканом, они умеют предугадывать и предотвращать толчки. Они успокаивают его своим волшебством. Это диалог между людьми и подземным огнем.
– Они воздействуют на лаву?
– Они успокаивают гору.
– Ты сказала, что некоторые «общаются» с вулканом. Значит, чародей чародею рознь?
– С возрастом ты поймешь, что у одних лучше получается одно, у других – другое. Твои отец и дядя, например, очень чутки к растениям. Они умеют резко ускорять их рост. Далеко не все чародеи наделены этой способностью.
– Жоло тоже умеет подгонять рост деревьев. Я сама видела его в деле.
– Да, он очень одаренный. Знаю, ты уже видела скульптуры отца.
– Да, видела.
– Для него это способ отвлечься, искусство, которое позволяет не поддаваться одолевающим его черным мыслям. Он настрадался за войну, чудом выжил. Он отреагировал на тебя не так, как ты ждала, но, поверь, незаметно для тебя в его сердце клокочет счастье. Просто он не умеет проявлять свои чувства. У него внутри высится стена. Эту стену не разрушить одним махом. Нужно время.
– Понимаю.
Все так, объяснение Исаны не вызывает у меня сомнений. Ее слова спокойны и ясны. Эта женщина мне нравится. Она терпеливая, любящая, из нее вышла бы прекрасная учительница.
Я разглядываю других купальщиц. Некоторые покрыты татуировками, позволяющими угадать, кто их оори: изображениями острых клыков, когтей, рогов. Кое у кого, как, например, у Исаны, знаки весьма загадочны. Ее кожа разрисована чешуей, наводящей на мысль о родстве с ящерицей или змеей. Я ищу поблизости соответствующих тварей, но, к счастью, не нахожу.
Большинство женщин знакомы друг с другом. Есть пары мать – дочь, то и дело смеющиеся – правда,
