Территория оказалась достаточно обширной. В долине сверкала гладь пруда или озера, Норберту то и дело попадались деревянные навесы со столами и скамейками, а также окруженные камнями места, где, судя по всему, жгли открытый огонь.
На одном из таких камней, заслоненном подстриженными кустами, с видом на озеро, сидел какой-то человек и тихо всхлипывал, склонив голову и уперев руки в колени. Норберт остановился как вкопанный, а потом осторожно попятился, радуясь, что его мягкие мокасины позволяют беззвучно ступать по дорожке.
В другой раз он наткнулся на них в подвальном баре, напоминавшем старый английский паб. Он любил сидеть в медовом свете старинных неоновых надписей, рекламировавших давно не существующие сорта алкоголя, среди полированного дерева и мягкой стеганой обивки. Он находил себе свободную кабинку и размышлял, глядя на небольшой голоэкран под потолком. Звук он не включал – в последнее время ему нравилась тишина.
Именно потому он их услышал.
Они занимали кабинку в самом дальнем углу, заставив стол кружками и рюмками и сидя вокруг какой-то шарообразной лампы, не вписывающейся в обстановку бара и явно принесенной с собой. Сперва он заметил именно лампу, показавшуюся ему чересчур большой и странной.
А потом он услышал музыку – пронзительно старомодную и тревожно меланхоличную. Они слушали раз за разом два наверняка столетних фрагмента, которые пробивались сквозь звуковую завесу в их углу, так что в конце концов он начал различать отдельные фразы: «Can you hear me, major Tom? Can you hear me, major Tom?»[11], или из второго фрагмента: «I’ve got a ticket to the moon… I’ll be rising high above the Earth so soon»[12].
Так продолжалось без конца, но, похоже, нисколько им не надоедало. Скорее всего, это были баллады двадцатого века – именно тогда исполнялись такие экономные и тоскующие, гармоничные мелодии. Достаточно было всего нескольких инструментов, какой-нибудь гитары, пианино, ударных. Сидевшие за столом то и дело мрачно поднимали рюмки, не произнося ни слова. Единственным, что проникало сквозь заглушающее поле, были тоскливые и монотонные слова: «Центр управления вызывает майора Тома… Центр управления вызывает майора Тома… Как меня слышишь, майор Том?..»
А это означало, что за их столиком звук включен на полную громкость.
Идя к бару, он взглянул на их лампу – и остолбенел.
То, что он принял за открытый спереди шарообразный абажур, оказалось стоявшим на столе замысловатым шлемом, в открытом забрале которого маячило мужское лицо. Они что, поставили на стол шлем с головой внутри?
Секунду спустя он сообразил, что это голограмма, к тому же на странно освещенном фоне – судя по всему, они вставили внутрь дисплей вместе с небольшой свечкой в подставке из фольги. Эффект получился достаточно жуткий. Мужчины сидели все так же мрачно; один наливал всем ром из бутылки, женщина с покрасневшими глазами положила голову на плечо соседу, глядя в пространство. Норберт заметил, что они шевелят губами, словно напевая под запись.
Таинственный центр управления из прошлого отчаянно вызывал майора Тома, не получая ответа.
* * *– Можно присесть? – спросил незнакомец, стоя возле любимой барной кабинки Норберта и держа в каждой руке по квадратному бокалу. – У меня к вам дело, а официальной обстановки как-то не хочется. Норберт Ролинский, как я понимаю?
Норберт окаменел от страха. Он ожидал, что его куда-то вызовут, что в отеле появится толпа охранников, которые отведут его в какой-нибудь внушительный кабинет, вывезут на вертолете на частный остров или еще что-нибудь, а вовсе не того, что таинственный Гений Преступного Мира подсядет к нему в хорошо знакомом пабе в подвале. Вся созданная воображением Норберта конструкция рассыпалась в прах, так что ему хватило сил лишь на то, чтобы что-то утвердительно пробурчать и неопределенно шевельнуть рукой.
Незнакомец сел рядом и поставил перед ним кубической формы бокал, в котором плескалась янтарная жидкость. Он был одет в рубашку-поло и песочного цвета туристические брюки со множеством карманов – собственно, как и все в этом отеле. Правильные, отчего-то показавшиеся знакомыми, черты лица, густые брови, зачесанные назад темные с проседью волосы. Он выглядел старше своих лет, но без следов биоинженерии. Взяв свой бокал, он понюхал содержимое.
– Надеюсь, вы любите виски. Я велел подать без льда, поскольку всегда говорю, что если бы его пили с водой, то сразу бы так и разливали по бутылкам. Это односолодовый. Своеобразный вкус. Даже если вам не понравится, все равно уникальная вещь. Опыт, который стоит запомнить. Настоящий скотч.
– Нет уже никакого настоящего скотча, – пробормотал Норберт.
– Есть, только стоит каких-то безумных денег. Нужно быть миллионером, чтобы это себе позволить, – он протянул руку. – Я Найджел Стельмах, – сообщил он, и Норберт услышал в голове нечто похожее на треск стыкующихся вместе фрагментов головоломки. Да, то самое лицо. «Опасный человек», как утверждал господин Серьезный Инфопортал. – Это я вас сюда вытащил.
Слегка привстав, Норберт пожал Стельмаху руку.
– Хотите произвести на меня впечатление?
Стельмах коротко рассмеялся.
– Само собой. Угощать чем-то подобным богатого сноба, для которого это обычное дело, – никакого удовольствия. За встречу!
Норберт сделал глоток и задумался.
– Неплохо. Не знаю, стоит ли оно целого состояния, но точно неплохо.
– Цена – производная от многих вещей, не только качества. В данном случае речь идет о доступности и снобизме. Когда-то обычный рядовой человек мог себе это позволить. Может, не каждый день, но, скажем, иногда купить кому-нибудь в подарок – почему бы и нет? Именно то, что мы лишились подобных мелочей, и есть проклятие нашего времени.
– Я не настолько разбираюсь в виски, чтобы ради этого стоило меня спасать и привозить сюда.
– Господи, да что вы такой зажатый! Расслабьтесь! Поговорим, выпьем. Я вас сюда притащил вовсе не ради бесед о виски. Есть вещи, в которых вы разбираетесь. Я видел ваши фильмы. Все. То есть ваши и «как бы ваши».
– О чем тут говорить? Я все равно у вас в руках, – Норберт достал из
