Он глубоко вдохнул и продолжил:
– К счастью, в деревне нашлось несколько добрых людей. А когда мне было двенадцать или тринадцать лет, я в первый раз дал ему сдачи. Я всегда был крупным ребенком, а он от своей пьянки совсем силу растерял. Наверное, и раньше я смог бы его одолеть, но просто как-то в голову не приходило. До того самого дня. Помню это, как вчера. Удивление в его глазах, переходящее в страх с каждым моим ударом. Бил я его, пока младшие меня не оттащили. Все кулаки разбил об эту поганую морду. Потом-то он уж пальцем нас не трогал.
Он еще раз прервал речь, как будто очень хотел на этом и закончить, но слова сами плыли дальше.
– Мы тогда поселились у маминой родни, в другой деревне. А через полгода Авагис умер. Знахарь сказал, что не по моей вине. Просто заболел, а алкоголь его ослабил. Хотя я так думаю, та трепка тоже помогла. Он меня тогда позвал к себе, на смертном одре. Всех нас. Я сам не поехал и семье запретил. Хотел, чтобы он умер в одиночестве. Думал, это для него будет справедливым наказанием. По сей день я его ненавижу. Как никого другого на свете.
Снова минуту помолчал.
– Я тебе уже рассказывал про Рикарда, убийцу, которого я казнил. И в армии князя тоже дурные вещи я вытворял. И речь даже не о войне, о битвах. Имею в виду грабежи, поджоги, убийства… Но никогда я не убивал ни женщин, ни детей. И не насиловал. Но никогда и не препятствовал, когда другие это делали. Обычно на это было согласие нашего командира, а пару раз так даже прямой приказ. Кто я такой был, чтоб противоречить словам своего господина? Так я тогда думал.
– Все это давняя история. Наверняка ты уже стократ искупил все своей службой для людей здесь, – заверил священник.
– Может быть… Но есть у меня грехи и посвежее. Это я убил ведьму Илидию. Пронзил ее мечом и поджег дом, чтоб скрыть следы.
– Почему?
– Потому что она была злом. Я это знал, мы с ней оба это знали. Она волком в овечьей шкуре была, вводила моих друзей в искушение. На погибель их вела. Я должен был ее остановить.
– Есть и другие способы. Изгнание…
– Она не ушла бы. Люди в Стародубе встали бы на ее защиту, начался бы раскол, а может быть, и насилие. Это было единственное решение. Единственная возможность. Я сам себя в этом убеждаю. Но, по правде, и сам не знаю… Я помолился над ее телом, – добавил он, сразу же осознав, как глупо это прозвучало. – Я не хотел ее смерти. Просто… не видел другого пути.
– Ты знаешь, что убийство всегда остается грехом, – спокойно сказал отец Норберт. – Иногда его можно чем-то оправдать. Когда защищаешь жизнь свою или ближних. В битве. Оно может быть обоснованным. Но все равно остается дурным.
– Я знаю. И я жалею о ее смерти, но не жалею, что остановил ее.
– Я не могу дать тебе отпущение. Даже ведьма – дитя Господа. Преступление ты можешь искупить лишь поступками. Добром, что ты принесешь в будущем.
– В будущем меня ждут еще убийства. Уже завтра.
– Ты будешь сражаться за тех, кто сам не может себя защитить. Это благородно…
– Нет, – резко оборвал Магнус. – Я буду сражаться, чтобы убивать. Потому что я их ненавижу. После того что они сделали сегодня. После всех тех боли и страха, что принесли нам и еще принесут завтра. Я ненавидел своего отца, как никого другого. До сегодняшнего дня. Это меня делает дурным человеком?
– Это делает тебя человеком.
– Я не смогу никого защитить. – Голос Магнуса захлестнула горечь.
– Послушай меня, мальчик. Послушай внимательно. Ты человек заблудший, но в сердце носишь добро. Я его в тебе видел с первого дня нашей встречи, и с тех пор ты много раз это подтверждал своими поступками. И завтра ты встанешь на этой баррикаде с мечом в руке, но поднимать его будешь не из ненависти, а из любви. – Голос священника приобрел силу, как во время неистовой проповеди. – Ты это сделаешь для всех тех, кто слишком слаб для того, чтоб защищаться самому. Всех тех, кто нашел укрытие за твоей спиной. Поскольку такую дорогу назначил тебе Господь. И он может тебя спасти. Ты должен лишь довериться ему. Ты будешь сражаться как защитник, а не как мститель, и он проведет тебя через эту бурю. Смоет твои грехи, поднимет из сердца глубоко скрытую доброту, если ты позволишь ему это сделать и отступишь от гнева. Веришь ли, мальчик?
– Стараюсь, – ответил Серый Стражник искренне.
– Иногда это все, что нужно. А сейчас отдохни, очисти сердце и успокой свои мысли. Отпускаю тебе то, что могу. И посылаю туда, чтоб ты искупил остальные грехи, защищая овец сих от алчности волков. Господь с тобой.
* * *Первые лучи солнца влетали через завесу палатки. Снаружи уже доносился нестройный шум, нервная сутолока перед неизбежной битвой. Внутри все еще царило спокойствие. Люциус сидел на матрасе, набитом сеном, и всматривался в спокойное лицо спящей Амелии. Знал, что скоро им придется вставать и сталкиваться с действительностью, но сейчас, в эту единственную минуту, ничего не существовало. Была только она.
– Уже утро? – спросила девушка, потягиваясь и громко зевая.
– Только если мы встанем и выйдем отсюда.
– Думаешь, кто-то заметит, если мы тут останемся?
– Ну, рискнуть, конечно, можно. – Он улыбнулся и поцеловал ее в губы.
– Долго смотрел, как я сплю? – спросила она, вставая.
В первую минуту Люциус не ответил. Открывшееся ему зрелище лишило его способности к концентрации. Прошлой ночью было темно, так что он лишь сейчас впервые увидел наготу любимой. Сравнивать ему, по чести говоря, было особо не с чем, но в одном был уверен. Дух захватывало, как ничто иное.
– Люциус, – напомнила о себе Амелия.
– Некоторое время. Ты выглядела очень спокойно. Не хотелось это прерывать, принимая во внимание то, что нас ждет. – Он рефлекторно взглянул в сторону входа в палатку.
– Ну что ж, вот мы наконец и согрешили, – поспешно перебила его девушка. – И как тебе это понравилось?
– У меня нет слов.
– Это что-то новенькое. Неужели я все-таки нашла способ выигрывать у тебя в споре? – Она игриво улыбнулась.
– Не уверен, что для меня это был бы проигрыш. – Он встал и тоже начал одеваться. – Не подскажешь, где у кольчуги перед?
Внезапно он почувствовал, как она прильнула к его плечам, прижалась изо всей силы.
– Не хочу, чтоб ты шел туда.
– Я должен.
– Ты бы больше пригодился
