— Чего? — Антон позвенел ключами.
Думал свалить по-английски. Как всегда, в своем стиле.
— Это все? Выполнил отцовский долг?
— А чего ты от меня хочешь?
— Как «чего»? Ты видишь, что с нашей дочерью творится?
— Вижу. Переходный возраст творится. Ты через это проходила, я проходил, каждый человек.
— Я в ее возрасте не боялась зеркал.
— А она боится. Может, считает себя слишком толстой. Может, слишком худой. — Антон раздраженно выдернул из кармана мобильник. — Глебыч…
Марина отвернулась, уставилась на цементную коробку за фанерной оградой. Доделают ее или так и бросят гнить? Может, эти экскаваторы и подъемные краны призваны лишь видимость создавать, как Антон умело создавал видимость «мужчины в семье»?
Вороны парили над стройкой черным облаком.
— Лечу! Лечу, мужик! Не вешайся, дай мне полчаса.
Антон опустил телефон.
— Извини. Нет времени разгребать ее фантазии. Был бы мальчик — я бы посоветовал чего. Но девочка…
Он опять перекладывал проблему на плечи жены. Привыкла бы.
— Винишь меня, что не родила тебе сына?
От гнева задергалась щека. В детстве думалось, взрослые знают обо всем на свете. И вот ей без малого сорок, а она не знает ничегошеньки. Ни хрена.
— Хорош. — Антон поднял руки ладонями вперед. — Хорош препираться, надоело. Сил нет. Пока.
И он побежал к припаркованному «вольво», оскальзываясь и хрустя наледью.
«Мебель, — подумала Марина, — не предает».
10
— Ах ты ж мать твою. — Антон воздел глаза к ненастному небу. Кровь крупными каплями падала на снег. Антон левой рукой отворил дверцы, вынул из бардачка упаковку салфеток и промокнул рану. Царапина пролегла перпендикулярно линии жизни.
Он никуда не уехал. Долбаная жестянка отказалась подчиняться. Заглохла намертво. И единственный, кого Антон мог проклинать, — самого себя. Это он чинил «вольво» во вторник. Какой он муж и отец, какой кормилец — понятно давно. Марина, умелый репетитор, втемяшила. Но неужели и мастер он — дрянь дрянью?
Инспекция двигательного отсека не дала результатов. Провозился битый час и порезал ладонь, шарахнув в сердцах по кузову. Вообразил, притоптывая на холоде, как пешком добирается до мастерской, а Глебыч болтается в петле, на налоговой декларации предсмертная записка: «Тоха, ты — дерьмо».
Недостроенная высотка таращилась безразличными черными зенками. Вороны каркали глумливо, и верещали мартовские кошки.
Антон стер с пальцев кровь, машинное масло. Вызвать такси? Пока сюда доберется, Глебыч остынет в петле.
Антон нервно хохотнул.
— Добрый вечер.
У подъезда стояла хорошенькая девушка в полушубке. Из-под шапки струились светлые волосы, большие удивительно-синие глаза изучали Антона.
— Не едет? — синева переметнулась на открытый капот.
— Сдохла, — проворчал Антон, бахнув крышкой. Поморщился — рана соприкоснулась с металлом.
— Без мастера не обойтись.
— Ирония в том, что я сам — автослесарь.
— Сапожник без сапог?
— Типа того.
Блондинка обошла автомобиль.
— Вы — Анин папа, да?
— А ты — ее подружка, что ли?
— Подружка, — девушка протянула руку, — Катя. Соседка ваша.
— Антон. — За миг до рукопожатия он вспомнил про травму и отвел испачканную кисть. — Антон Сергеевич.
— Может, пойдемте, я перебинтую?
Антон помешкал, испепеляя ненавидящим взглядом автомобиль.
— Один черт — не успею.
* * *В шахте лифта гудел ветер. Скрипела лебедка. Стену кабинки украшало заплеванное зеркало. Катя и Катино отражение встали друг к другу спиной. Антон оценил свой внешний вид, оттянул веко, надул щеки.
— В гроб краше кладут…
— Вот и не спешите в гроб-то.
Телефон зазвонил, гаркнул тирадой Глебыча.
— Скажи, что опаздываешь, я сам к тебе приеду и укокошу.
— Меня не будет, мужик.
— Тебя не будет?!
— Семейные трудности. Застрял как заноза в…
Он посмотрел на смиренно улыбающуюся соседку.
— Во сколько заказчики приедут? В час? К десяти машину сдам. А потом в налоговую.
— Тоха, ты меня подводишь под монастырь. Без ножа потрошишь.
— С меня — пузырь. К десяти сдам, мужик.
— Иди ты… Вот правда… Иди…
Створки кабины разъехались, выпуская на десятый, судя по намазюканным цифрам, этаж. Новостройка уже познала все прелести упадка в виде уродливых спичечных ожогов на побелке и наскальной живописи. Кособокие свастики, логотипы подпольных рэп-групп, схематичный человечек, пронзенный схематичными ножницами.
Марина витала в облаках, оборудовала в гостиной музей для викторианского мусора, а вокруг эскапистского мирка кипела правдивая помоечная жизнь. От нее не спрятаться.
Катя отворила дверь, впуская в полутьму. Квартира была точной копией рюминской, и Антон, воспользовавшись приглашением, отправился направо, затем налево. Клацнул выключателем, отразился в голубом кафеле. Но не в зеркале: зеркало над раковиной отсутствовало. Из плитки торчали болты. Антон пожал плечами, промыл рану, оплескал лицо и шею теплой водой.
В квартире было тихо. Облака барражировали в прямоугольнике кухонного окна.
— Кать?
— Я здесь, — донеслось из-за угла.
Катя не зажгла свет — экономила электроэнергию? Зато включила телевизор. Без звука. Немой Джонни Депп разыгрывал эксцентричную сценку перед немой Мией Васиковски. «Алиса в Зазеркалье» — этот фильм Рюмины смотрели в кинотеатре года четыре назад. Тогда все проблемы казались решаемыми, все неполадки — поправимыми.
Бабка-харьковчанка говорила по-украински: «Не так сталося, як гадалося».
Катя сидела в кресле, почти впритык к жидкокристаллическому монитору. Меняющий оттенки свет озарял фальшивый камин.
«Такой, — подумал Антон, — аккуратной, уютной была бы наша гостиная, не превратись она в склад».
— Аптечка на столе, — не отрываясь от экрана, сказала Катя. Мягкое свечение ореолом окутало ее голову, наэлектризовало волнистые волосы.
Антон взял с журнального столика спирт и вату. Рану пощипало. Вероятно, он закряхтел, потому что Катя спросила участливо:
— Вам подуть?
— Сам, — проворчал Антон. Вслепую забинтовывая кисть, он прогулялся по комнате. Задержался у фотографий на полках. Юная Катя была щуплой и угловатой, наверное, он встречал ее во дворе, просто не приглядывался к соседским детям. Хватало своего дитяти.
— Это твоя мама? — Фото запечатлело строгую женщину в деловом костюме. Антон понял, что тянет время. По карнизу забарабанил ледяной дождь. Ждать такси под козырьком было не самым приятным и желанным времяпрепровождением.
— Моя тетя, — откликнулась Катя. — Я с родителями не живу. Конфликт отцов и детей. Вернее, отчимов и детей.
Знакомо… Папа ушел из семьи, едва Антону исполнилось пять. И вот он сам пошел по отцовским стопам.
— Как ты узнала, что я — Анькин отец?
— Догадалась.
Катя спорхнула с кресла. Поманила жестом, Антон послушно подал ей руку, и Катя мастерски завязала узлами бинт.
— А ты правда меня не помнишь?
От девушки пахло лавандой. В полумраке лучились хитрецой синие глаза.
— А должен?
— Я к вам домой приходила. Сидела с Анькой, когда она маленькой была. Году в пятнадцатом.
— Припоминаю, — соврал Антон.
Катя наклонилась, будто удумала поцеловать его запястье. Прихватила зубами край бинта и оторвала с треском. Похлопала аккуратно по кисти.
— До свадьбы заживет. Ты правда от них к любовнице свалил?
Синь радужек создала эффект пламени. Будто смотришь на горящую конфорку. Смысл вопроса пришел с запозданием.
«Наглая. Раскованная. Упаси бог, Анька вырастет такой».
— Тебе годков-то сколько? — Антон убрал руку.
— Не волнуйся, за меня уже не сажают.
Антон поперхнулся слюной. Он уже дожил до тех лет, когда можно вздыхать скептически: «Не понимаю
