<p>
Было время, когда на одном из холмов графства Стаффордшир возвышался величественный замок. Его крыши были особенной архитектуры: плоскости пересекающихся скатов создавали рисунок будто надвинутого на глаза козырька, что придавало замку романтический, сказочный облик. Из его многочисленных окон открывался вид на сад, в теплое время года утопающего в цветах, а в холодное — укрытого пестрым ковром опавших листьев или хлопьями снега. Парадная дверь замка была украшена резьбой, отображающей всадников с мечами на вставших на дыбы жеребцах. Полы покрывали мозаичные узоры. Внутри не обжилась кричащая вызывающая роскошь. Все дышало благородством и аристократичной умеренностью. В нем властвовал комфорт и уют. В просторных залах находились большие камины, высились колонны, а в одном из них располагалась оранжерея. Мебель была подчинена напряженным линиям тянущихся вверх форм. Именно в атмосферу этого замка, я и предлагаю вам, любезный читатель, погрузиться и узнать одну из историй, которую впитали в себя его стены.
</p>
Англия, 1492 год.
Долгими ночами время кажется пустым,
Долгими ночами превращаю время в дым.
<p>
— Ты не узрела и не прочувствовала все грани жизни, не окунулась с головой в ее краски, отсюда я вижу сковывающий ужас в твоих глазах, — мягко произнес Элайджа и бережно провел тыльной стороной ладони по влажной от слез щеке Агнес. — Будь оно иначе, ты в эту секунду не чувствовала бы страха смерти. Ведь он, — уголки его губ дружелюбно приподнялись, — всего лишь плод не до конца познанной жизни. — Элайджа заботливо поправил выбившейся локон высокой и стройной девушки. — Но даю тебе слово чести, ты не покинешь сей мир, пока не изведаешь всю глубину и полноту бытия.
Он окинул взглядом комнату, утонувшую в предрассветной дымке. На одной из стен висела большая картина. На ней в свете луны обуянный яростью старик взметнул руку с тростью над облаченным в лохмотья испуганным подростком. Запечатленная сцена наводила на мысль, что по сути страх заключен вовсе не в опасности, что он живет в самих людях. Элайджа задумался, гадая, какая сейчас партия выстраивается в голове брата, ведь тот частенько, обдумывая свои дальнейшие ходы, брал в руки краски и кисточки. Он машинально опустил взгляд ниже. Под мрачным полотном стояла тумба, на ней догорала свеча. На полу виднелись капли крови.
— Этому не бывать, — нарушая затянувшееся молчание, шепотом произнесла Агнес, продолжая стоять, не двигаясь. — Он не позволит. Я не могу кричать, бежать. Что он со мной сделал? Почему мое тело подчиняется его приказам? — в ее глазах заплескалось отчаянье, сердце бешено застучало в грудную клетку. — Я видела, как он... — Всхлип. — Он чудовище! Убил моих подруг... Вы такой же, как и он?
— И да, и нет. — Неспешными движениями Элайджа оголил шею Агнес, откинув ее непослушные волосы за спину. Он только полчаса назад прибыл в Англию, получив известие от брата, что тот желает его видеть, ибо появился шанс победить их заклятого врага. Он нашел выход. До этого не любивший расставаться с семьей Элайджа более двух недель искал в Европе ведьму Викторию, о которой ходили слухи, что в ее силах остановить вампира, того самого неодолимого противника, кто уничтожал себе подобных. Майкла, их отца, ненавидевшего своих же детей. Однако никто не знал, где именно таится ведьма, и все поиски, к сожалению Элайджи, не приносили никаких результатов. Вернувшись домой, он, обеспокоенный тайнами, первым делом отправился к брату, но тот сказал, что их разговор произойдет только после того, как он отведает свой подарок. Агнес. Также поведал, что она сейчас под его чарами, однако, они спадут, как только клыки Элайджи пронзят вены девушки.
Очередная прихоть. Игра. Но видя радостный взгляд брата, привыкшего получать свое, слыша его голос, уверенный в том, что вести счастливые, Элайджа успокоился и уступил.
Приблизив губы к шее Агнес, он обнажил острые зубы. Мгновение, и вот эпическое удовольствие — почти невозможное, но оттого наиболее сладкое, как первый грех Адама и Евы — разлилось по его жилам, накрывая волнами ярких и бурлящих ощущений. Они дарили жар, распаляли нутро Элайджи, пробирали до самых кончиков пальцев рук и ног. Агнес стала хватать ртом воздух. Наслаждение Элайджи, держащего ее в своих объятьях, удваивалось с каждым новым жадным глотком, от которого усиливалось ощущение, что он тонет. Возбуждение стремительно нарастало, звериные инстинкты брали вверх. Комната покачнулась. Время остановилось.
Секунда.
Вторая.
Элайджа надрывным усилием воли заглушил свое темное желание. Отпрянув от шеи Агнес, он положил одну руку на ее талию, второй же вытащил из кармана носовой платок. Вытерев им уголки своих губ, он прижал его к ране девушки. После снял с себя иссиня-черный шелковый шарф и обмотал им шею Агнес, чтобы остановить кровотечение. Заглянул в глаза цвета первых листьев весны.
— Забудь все то, что ты видела и слышала в этом доме. Ты пришла сюда, потому как попала под грозу. Здесь тебя отогрели и накормили. После ты ушла, — ровно произнес Элайджа и, взяв за руку Агнес, подвел ее к стеклянной двери, ведущий во двор. Отпер ее. — Ступай по этой тропе, она выведет тебя к людям.
— Благодарю. — Поклонившись, Агнес улыбнулась. Приподняла чуть подол платья и вышла на улицу. Первые утренние лучи солнца запутались в ее кучерявых рыжих, как лисий хвост волосах.
</p>
Ты живешь мечтами, но печальны глаза.
<p>
Скинув с себя камзол, Элайджа подошел к картине, напомнившей ему о том времени, когда он был человеком и защищал брата от нападок отца. И эти воспоминания невольно вернули его в те дни, когда он впервые влюбился, почувствовал крылья за спиной и был счастлив... Счастлив до той поры, пока не узнал, что его брат влюблен в ту же девушку, что и он. В Татию. Тогда ему казалось, что ничего ужаснее быть не может, однако судьба имела на это свое мнение. И их мать, могущественная ведьма — Эстер — желая уберечь детей от чумы и от неминуемой смерти, обратила их в вампиров. В ритуале, как оказалось после, была вся кровь Татии. Эстер не только таким образом уберегла детей, но и убрала, как она считала, камень преткновения между братьями. После, если Элайджа и влюблялся, то не так сильно. Татию никто не мог заменить.
Свеча уже потухла, лишь тонкий и извилистый стебелек дыма поднимался к потолку. Элайджа вдохнул и почувствовал запах сирени и ноток тюльпанов, доносящихся через щель приоткрытого окна. Они меланхолично напомнили ему, как Татия любила позднюю весну — природу, уже проснувшуюся от поцелуев холода и заблагоухавшую самой жизнью. Он сел в кресло
