Итак, восстановим события по порядку: 6-го Баграт вернулся, а 7-го, после разговора с Самодержцем, уже уехал на свой остров. Я так и не успел выяснить, что же у них там произошло? И не скоро выясню: сам же просил, чтобы меня оставили в покое. А Самодержец, очевидно, уважая мою просьбу, еще приставил к дверям почетный караул из двух Котят. Чтобы уж точно никто не побеспокоил… Занятно и изрядно похоже на домашний арест. Как говорит Вика, продлится он гораздо больше недели, так как я «серьезно болен и нуждаюсь в постельном режиме, абсолютном покое», никаких переживаний и т. д. и т. п. Хорошо хоть, бумагу и книги оставили. М-да. А из Вики – единственной, кого я вижу, – много не вытянешь. Заботится, лечит, хлопочет, но – молча. Ласково этак… со сдержанной такой лаской. Иногда часами сидит рядом, думая, что я сплю, и смотрит, или просто кладет руку на лоб. Рука немного пухлая, но прохладная…
Приятно. Ладно, отвлекся. И надо же мне было так по-идиотски грохнуться на этом Совете! Впрочем, вряд ли что-нибудь можно было изменить. На следующий день, 13-го, состоялось всенародное голосование – у Сани хватило все-таки ума не решать этот вопрос за закрытыми дверями. Я не присутствовал – «по болезни». Соломоново решение: волосатиков разбить на несколько партий (для удобства) и расселить по островам Архипелага, приставив посты милосердия из добровольцев, кои должны по мере сил облегчать страдания и хоронить медленно вымирающих. Конфискованная техника вливается в фонд колонии. Суд над панками назначен где-нибудь на 25-е. Сейчас они заперты в одном из коттеджей, срочно переоборудованном под тюрьму. Охраняют «стажеры». Это Саня хорошо придумал.
То же число, вечер. Читал Плутарха – Вика по моей просьбе откопала в интернатской библиотеке. Запрещаю себе думать об Ирке…
* * *В дверь постучали, что само по себе было удивительно. Обалдевший Валерьян отложил тетрадку и рявкнул: «Войдите!» На секунду в проеме мелькнул перепуганный караульный Котенок, и в комнату, плотно затворив за собой дверь, вошел Казаков. Приветствий не было. Саня развернул стул, уселся около кровати, облапив спинку, и изрек:
– Говорить будем. На, почитай. – Он сунул под нос мятый тетрадный листок. – Получил сегодня. Дожили.
– Ну и что ты с этим собираешься делать? – Валерьян смотрел на Самодержца с симпатией, к которой примешивалась изрядная доля недоверия.
– Употреблю по назначению. У нас как раз грядет дефицит туалетной бумаги. Ежели мы грызться начнем, то что же будет?
– А мы давно грыземся, Санечка. Ты и не заметил? Почему уехал Баграт? Какого черта под дверью эти котяры? Продолжить?..
– Не надо. – Казаков брезгливо поморщился. – Я более-менее знаю все, что ты скажешь. Во-первых, Баграт уехал сам, на все и вся обидевшись, никто его не заставлял и не выгонял. Просто амбиции взыграли. Я расцениваю это как акт дезертирства. Не веришь – ну и черт с тобою. Выкарабкаешься из постели, можешь сам съездить, побеседовать со своим ненаглядным. Во-вторых, Котят я сегодня же сниму, сам ведь просил, чтобы не беспокоили. В-третьих, Ирина… остается здесь, в колонии, у Вики. Мы посовещались и решили оставить двоих для контрольного наблюдения, мужчину и женщину. Держим раздельно. Ты можешь ее увидеть, как только захочешь. И надо раз и навсегда разобраться с этим «балдежником». Я, конечно, отправлю группу на уничтожение плантаций, но черт его знает, а вдруг эта дрянь растет где-нибудь в километре от лагеря?
– Дай закурить. А то Вика у меня конфисковала. – Валерьян болезненно усмехнулся.
– На, я захватил несколько пачек со склада. Я не говорил пока, но запасы курева нам тоже предоставили.
Валерьян чиркнул спичкой, жадно затянулся: его землистое лицо немного порозовело.
– Подкупаешь, Сань? Но ведь не только я…
– …Знаю, все знаю! – взбеленился Казаков. – Сейчас про гуманизм будешь глаголить, надоело! Я что, зверь, что ли? Бесполезно все, понимаешь, бесполезно!
Не сможем мы их держать на иждивении! А, что с тобою говорить…
– Ты сам пришел, Саня. Не хочешь говорить – не говори.
– Ладно, слушай сюда. Да внимательно слушай, гуманист хренов! В-четвертых…
МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА
То же число, ночь. И он поведал мне все. Сначала – шок. Саня попрощался и обещал заскочить завтра под вечер, а я сидел и усиленно утрамбовывал в голове обрушившуюся информацию. Сюжет в духе Дж. Свифта и В. Шефнера. Круто. Башка разламывается. Сейчас приму лошадиную дозу димедрола и спать. Спать…
* * *Валерьян проснулся около полудня, до омерзения свежий и бодрый, с какой-то звенящей легкостью в теле. Долго лежал – просто так, смиренно разглядывая волдыри отставшей краски на потолке. Не думалось. Он до деталей, до малейших модуляций голоса помнил вчерашний разговор с координатором. Д-да, подбросили Хозяева подарочек! Он потянулся, наслаждаясь блаженной беспечностью. Что ж, будем привыкать к собственному бессмертию. Надо привыкать. Легко, ничуть не удивляясь невесть откуда взявшейся резвости, вскочил на ноги, отбросив надоевшую простыню. Голова закружилась – с непривычки, после долгого лежания. Валерьян подошел к окну, закурил. И вдруг, спазмом, садануло: «Ирка! Саня вчера сказал, что ее можно видеть в любой момент». Он лихорадочно оделся, выскочил за дверь – Котят и вправду не было – и почти бегом направился к противоположному коттеджу, в котором размещалась резиденция Вики.
Вика, ничуть не удивившись, холодно кивнула. Да, ему разрешено посещение. Да, можно прямо сейчас. Да, состояние невменяемое, но угрозы летального исхода пока нет. Тесный полутемный коридор, белая крашеная дверь, легко лязгнувший замок. Он рванул дверную ручку, прислонился к косяку и, помедлив, шагнул в комнату. Сквозь зарешеченные окна било солнце.
Она лежала на кровати, до подбородка затянутая простыней, как мумия. Глаза какую-то долю секунды с любопытством задержались на Валерьяне, и снова – бессмысленный взгляд куда-то «сквозь». В комнате слоился спертый дух медикаментов, мочи и еще чего-то специфически-кислого, необъяснимого. Наверное, так пахнет безумие, подумал Валерьян. Как говорил Самодержец? «Самое, э-э, гуманное, было бы их… отправить на Землю. Э-э… все равно матриканты».
Он вспомнил свою маленькую полутемную комнатку, там, на Земле. Бабушкин ковер, вечно засыпанный толстым слоем пепла. Ирка, забравшись с ногами на тахту, разливает густой черно-коричневый кофе в маленькие красные чашечки, чуть склонив голову и улыбаясь чему-то, пока он, не выпуская изжеванной папиросы, травит беззлобные байки про очередное стройотрядное… Где там она сейчас?
Он расстегнул кобуру, помедлил, наклонился, чтобы поцеловать эти сухие ввалившиеся губы, но не смог.
Снял ТТ с предохранителя и, тщательно выбрав место и плотно прижав дуло к посеревшей истончившейся коже под левой грудью, выстрелил. Потом медленными поцелуями закрыл остекленевшие безумные глаза, в которых так и не промелькнуло ничего человеческого. Ирка,
