Тут координатор понял, что его ноблесс[6] (он же паблисити[7]) ожидают потрясения. Если он сейчас поддастся искушению, то посадит себе на шею нечто очень обременительное. Если же он не поддастся, у Анечки хватит ума растрезвонить о его робости. Все эти политические соображения пронеслись в течении полусекунды, взаимно уничтожились, и на первый план выступили аргументы неполитического свойства, а именно: недавно выпитый коньяк и податливое тепло осязаемого сквозь тонкую рубашку женского тела. Казаков перестал думать государственно. Он вспомнил, что коньяк еще остался, и в сочетании с брагой он должен дать сильноразвозящий эффект. Его губы скользнули по уху и шее замершей не б…, а пальцы сползли по спине и забрались под рубашку, ко вздрагивающему теплу кожи. Анечка только коротко вздохнула.
– Пошли, – тихо резюмировал Александр и кружными, темными путями, крепко облапив за плечи и поминутно целуя, повел ее к Большому Дворцу Совета.
ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К РОМАНУ МАКСИМА КРАСОВСКОГО-ЗАРТАК «НОЧЬ НАД ТЕЛЛУРОМ»
Первоград, 2068/81 г. т. э.
…Возможно, конечно>, все это было совсем не так, как описывает смелый молодой автор, и даже совсем не так. Однако проверить некому. Бессмертные вряд ли когда-нибудь обнародуют полностью и свои дневники, и большинство частных документов Начала, оказавшихся в их руках. Как бы то ни было, любопытна сама попытка нетрадиционно подойти к жизни Бессмертных, волею судеб, а вернее, волею нечеловеческого разума оказавшихся у колыбели нашего народа и нашей государственности. События эпохи Переворота доказали всем, что ничего сверхчеловеческого в Бессмертных нет, однако и сейчас иные историки окутывают героической дымкой их деятельность в дни Начала, пытаясь создать культ полубогов, явно кому-то выгодный. Некоторая фривольность стиля Красовского-Зартак вполне извинительна: его книга, являясь первым художественно-историческим произведением о той эпохе, должна служить противовесом всем полунаучным трудам, написанным, вольно или невольно, под дудку Бессмертных.
О художественных достоинствах книги много распространяться не станем, отметим лишь, что рукопись получила одобрение ценителя, которого, смеем думать, трудно упрекнуть в дурном вкусе или пристрастности. Король, чьими подданными являются и Бессмертные (хоть в последнее время они склонны об этом забывать), одобрил книгу и повелел издать ее тиражом, ясно свидетельствующим об актуальности поднятой темы и талантливости исполнения.
ДНЕВНИК КАЗАКОВА
7 июля. Заседание Совета я провел в телеграфном стиле. Тяжело решать государственные дела вдумчиво, когда у тебя женщина в постели. Тем не менее постановили: построить три рыбацкие шаланды, кураторами этого дела назначить Крайновского и Маркелова; начать отстрел обезьян на пропитание; сегодня вечером, для внезапности, мне съездить на Лужайку в целях борьбы с нарушителями винной монополии.
Что же мне теперь с ней делать? Боялся, начнет в жены набиваться; нет, на это ума хватило. Вообще, что примечательно, никаких раскаяний, а в постели освоилась так быстро, словно под мужиком родилась…
Вот ведь дурак е…вый! Отомстил, называется! «Повешусь у соседа на воротах, чтобы к нему милиция приехала». Сегодня поймал себя при беседе с Жуковым на мысли: знает, не знает? Так нельзя. У Стася, вон, каждую дискотеку новая. Попросить, что ли, чтобы Анечку тоже охмурил?..
Малян сегодня изучал колонию с видом инспектора, присланного от Хозяев. В столовой: хлебнет суп – и замрет, прислушиваясь к ощущениям.
Кстати, Анечка в порыве откровенности что-то там рассказывала о былой влюбленности в Маляна. Через кого бы ему намекнуть, что лучший способ подпортить координатору его злобные тоталитарные планы – это увести у него любовницу?
Я уже писал о допотопной приставке, которую Маркелов, Бобровский и радиогруппа соорудили для новомосковской рации, чтобы хоть как-то улучшить качество связи. Вчера в виде поощрения пятерым особо отличившимся установили на неделю доппаек. Вот такие у нас награды пока… Вернее, четырем действительно отличившимся и Глухачеву. Информатора своего я поддержал, но осторожненько. Пока получается, что он мой личный осведомитель, я ему ни жалованья, ничего не могу положить… В последнее время он заглох.
Глава XVIII
Глянуть смерти в лицо сами мы не могли,Нам глаза завязали и к ней подвели…А. Стругацкий, пер. с японскогоБарказ усыпляюще покачивался, еле слышно скрипела мачта. Сквозь прозрачную дымку, заволокшую небо, звезды были не видны, однако просвечивали расплывчатые желтоватые пятна лун. От них было светло, на спокойной воде перекрещивались и лениво рябили отблески. Рядом, метрах в ста, неясной черной громадой высились холмы Дикого берега. Ближе подходить было опасно: под утро должен был начаться отлив, а кроме того, на берегу этом обитали сосланные панки. Коптящая свеча, упрятанная в фонарик на корме, тускло освещала груды рыбы, двух рыбаков, спавших, зарывшись в сети и какое-то тряпье, якорный канат, уходивший в воду, и вахтенного на носу. Вахтенный тоже дремал, плотно закутавшись в штормовку. На борту красной масляной краской было не очень ровно выведено: «Броненосец Потемкин».
«Броненосец» увлекся ловом на обширных мелководных пространствах близ западной части Дикого берега. Экипаж битых три часа возился с огромным, почти два метра в диаметре, камбалоподобным существом и не заметил наступления ночи. Решено было домой не возвращаться, а переночевать на месте, о чем и послали соответствующую радиограмму Крайновскому.
На еле заметной кромке, отделявшей море от неба, туман начал сгущаться, голубовато фосфоресцируя – незаметно для нерадивого наблюдателя, на уровне оттенков полутьмы, бесшумно. Светящаяся полоска как бы отлипла от горизонта, приблизилась, обрела вид туманного полумесяца, горящего все более и более четким, но мягким светом – и охватила барказ…
Вахтенный выпал из полудремы от того, что в груди запершило. Он открыл глаза: легкое голубоватое сияние окутывало барказ. Оно было гуще всего у самых бортов и у мачты, как бы растекаясь светящейся жидкостью, но ярче всего светилась рыба. Плоские облачка света зависли над лицами других рыбаков. Лица были голубые, как в кошмарном сне, из перекошенных ртов неслись хрипы. Ребята корчились, но почему-то не просыпались. Вахтенный почувствовал, что легкие начинают гореть, задержал дыхание, вскочил – к горлу подступила тошнота. Тут он заметил, что вокруг фонаря осталось свободное от свечения пространство – загадочный туман избегал огня. Рыбак принялся лихорадочно терзать мотор, который имелся на каждом барказе, но не использовался из соображений экономии топлива. Задыхаясь, проковылял на корму, схватил фонарь, жадно подышал стеариновым, но не обжигающим легкие воздухом, зажег запасной кусок парусины, начал размахивать им над головой.
Легкие жгло все сильнее. Его вырвало, на секунду полегчало. Парень сумел-таки завести мотор, зажег основной стаксель, но тут
