– Ближе к делу, Лень. Все это я знаю.
– Саш, я тебе точно скажу вот что. Половина всего этого, – Крапивко обвел посевы широким жестом, – сгниет на корню, если ты не объявишь всеобщего государственного аврала.
– У вас же трактора, – слабо возразил координатор.
– Картошку тракторами не копают, – грустно объяснил Леонид. – Мы обеспечим рожь, мы обеспечим помидоры, морковь даже, прочую мелочь, но десять гектаров картошки придется убирать студенческими методами.
– Хорошо, – устало согласился Александр. – На Совете подсчитаем…
– Думается, это может вызвать недовольство, а?
– Ну? – Координатор помедлил. – Ну, говори, спец по народному настроению. Я же вижу, ты снова хочешь сказать что-то типа «шевалье сан пер»…
– Может, я был неправ? – неопределенно улыбнулся Крапивко.
– Прав, прав. Раскалывайся!
– Так вот, я так думаю, что раз недовольство будет и так, не стоит его обострять. Понимаешь? Карикатуру эту хорошо бы, скажем, дезауви… дезавуировать. А то у строителей руки от злости трясутся, а ты их еще на картошку бросишь!
Казаков улыбнулся своим мыслям. Пресловутая карикатура появилась на Доске через день после его памятного разговора с Кеслером. Черной тушью, контурно, но очень уверенно были изображены три лавки, за окнами которых – гробы, венки и траурные ленты. Над лавками надписи: «Похоронное бюро "НИМФА"», «Погребальная контора "Добро пожаловать"», «Похоронных дел мастер Безенчук и Кº»[18]. Перед лавками на длинной скамье сидят три изможденных человечка и с надеждой смотрят на Валери в комиссарской куртке, изображенного слева. Валери вещает: «Господа, расширяйте заведения! Я назначен вашим градоначальником!» На общем черно-белом фоне рисунка ярко выделялась синяя борода Валерьяна.
В первый же вечер карикатуру сорвали. Наутро на доске появилась копия, Казаков мягко справился у Жукова, как насчет свободы мнений. Жуков дико глянул, промолчал, карикатура осталась, строители ходили обозленные, участились стычки…
– Эта история будоражит даже моих, – помедлив, произнес Леонид. – Сань, заканчивай.
Казаков хотел было изумленно поднять бровь и спросить: «О чем это ты», но сдержался. При всей внешней безбашенности, Крапивко был человеком проницательным, а главное – пока еще доброжелательным.
– Хорошо, – ответил Александр. – Э-э… то есть ачха.
Крапивко улыбнулся.
– А представляешь, эта Светочка, – продолжил он без паузы, но совершенно другим голосом, – меня приятно удивила…
Вечером карикатуры не было. Вместо нее висел машинописный листок, извещавший, что свобода мнений не должна означать свободу оскорблений, что злопыхателям стоит вспомнить, что оскорбление достоинства граждан и провокации к подрыву единства объявлены преступлениями и что Совет сожалеет, что вовремя не отреагировал. Длинные казенные периоды выдавали автора с головой. Строители недовольно бурчали, но, в общем, успокоились достаточно быстро…
Глава XXI
Ты выбирала,ты искала,ты выискивала,металась и ждала, играла в прятки,и страхомпобеждала страхразрыва близкого.Ты заслужила.Отдохни.Теперь уж все в порядке.М. ЛуконинПусть будет… Валерьян меланхолично поднес спичку к обрывкам жуковской цидулки. Застарелый друг не преминул отписать о Викином срыве. Боли не было. Была какая-то ноющая пустота и слоистость наплывающих, как в замедленной съемке, эпизодов: Вика в лаборатории; Вика на памятном заседании Совета – напряженный взгляд в сторону; Вика в комнате, ночью – в распахнутом халатике на голое тело, и пепельный свет обволакивает контуры, и он скользит пересохшими губами по двум едва намечающимся морщинкам на запрокинутом горле… Хватит!
В конце концов, их союз изначально подразумевал любые степени свободы для каждого. Этакий «оборонительный и наступательный» союз двух «белых волков», позволяющий синхронно двигаться по параллельным орбитам, периодически хвастаясь собственными победами. Это в теории, а на практике… На практике при первом же срыве возликовало пещерное чувство собственника, глубоко гнездящийся мужицкий эгоизм.
Если быть честным, то все, как ни крути, упиралось в собственный эгоизм, причем эгоизм сексуальный. Валерьян слишком дорожил этой глубоко взлелеянной иллюзией близости единственного тела, слишком страшился того, первого взгляда после близости, отчуждения, могущего легко скользнуть в этом взгляде. Собственно, страшился того, что случившееся необратимо отравит его собственные ощущения.
Оставалась нежность. Он чувствовал себя старым, безмерно старым после сообщения Казакова, после всего обрушившегося за последние месяцы. Он понимал, каково ей сейчас – девчонка, запутавшаяся маленькая девчонка. Она, как, впрочем, и все женщины, при всей здравости и опытности, таила в себе это ребяческое, безоглядное, способность жить минутой, даже секундой. Впрочем, за это он ее тоже, наверное, любил… Любил? Валерьян даже испугался этого недвусмысленного, впервые произнесенного. Хватит с него этой лирики, к черту!..
Самое смешное (и самое страшное), что объединяла их не только постель. Вика за эти два месяца стала, сумела стать другом. Другом почти единственным – с Серегой контакт был все более деловым. Они (или это тоже было игрой?) становились все необходимее друг другу, и оба, не в силах отказаться от въевшихся штампов, то бешено взбрыкивали, то снова бездумно не противились растворению друг в друге, этакому полумифическому слиянию «инь» и «ян», взаимопроникновению, составляющему новое, качественно новое целое. И все острее ощущается этот стеклянный барьер, Фроммовский барьер отчуждения, заложенный в самой психологической природе человека. Другие женщины ушли, пропали совсем, стали чем-то ирреальным. «Бледнорозовые пятна в серой утренней комнате…» Он даже установил для себя (не без доли самолюбования) своего рода негласный «односторонний мораторий»… Тьфу ты, снова!
ХРОНИКА ГОЛУБЕВА
…действия координатора в последнее время не перестают вызывать у меня удивление. В то время как судьба колонии практически висит на волоске, назрел, можно сказать, экономический кризис, он своими действиями ставит наше общество на грань раскола. «Кризис верхов» в настоящее время смерти подобен. Действия Александра вызвали законное возмущение как трудящихся масс Жукова и Крапивки, так и моих военных. С чисто человеческой точки зрения их можно объяснить исключительно злорадной ревностью и мстительностью неудачливого соперника. Плюс – закономерное желание нанести удар по растущей популярности командора шахтеров. Слухи, намеки, всевозможные инсинуации, распространяемые любимчиком координатора Кеслером. Грязная история с карикатурами и тем более то, что Александр, пойдя на попятный и принеся извинения, публично признал свою причастность ко всей этой истории – все это действия, безусловно, порочащие высокое звание Главы Государства.
…Между сторонниками консула Валери и отдельными группками люмпен-интеллигенции, спровоцированными этой историей, имел место ряд ожесточенных стычек, закончившихся, к счастью, легкими телесными повреждениями. В результате, практически впервые, мои Коты вынуждены были выступить в новой ипостаси – встать на охрану спокойствия и правопорядка. Надо отдать им должное, дежурные патрули довольно оперативно сумели выступить против хулиганствующих элементов и предотвратить кровопролитие. Я выступил с предложением подвергнуть ряд задержанных примерному наказанию, но координатор, при поддержке молодых консулов, предпочел замять дело…
* * *Вышенаписанное является частью моих беспорядочных дневниковых записей, сделанных непосредственно по горячим следам. Для большей объективности я, работая над хрониками, счел возможным включить этот отрывок, не изменив в нем ни слова. Позднейшие события по-иному расставили
