– Отвернись, ты же знаешь, я не люблю, когда смотрят.
Валерьян послушно отвернулся. Помедлив, он начал осторожно:
– Когда ты уезжаешь?
Вика не обернулась, но спина ее, утратив плавность, окаменела, плечи заострились.
– Ты гонишь меня? – буднично осведомилась она, продолжая раскраску.
– Глупая, просто тебя сюда никто не отпускал… И потом, пусть это будет для нас обоих маленьким испытанием. Ничего страшного, правда, нужно только запастись терпением… Езжай. Ты что, еще не усвоила, что мы все время вместе?
– Я тебя люблю… – просто сказала Вика. – Не помню, говорила ли я тебе это – все забывалось как-то…
– Так – не говорила. – Валерьян улыбнулся. Еле-еле, одними уголками губ. – Разве что в постели…
– Ладно, мне, наверное, пора, чтобы успеть к первой машине. Ты проводишь?
Они коротко поцеловались и вышли на улицу.
Глава XXII
Эта боль не убывает.Где же ты, трава живая,Ах, зачем война бывает,Ах, зачем, ах, зачем,ах, зачем,Зачем нас убивают…В. ЕгоровМайков в сапогах валялся на топчане и с отвращением разглядывал форменную куртку, висевшую на гвоздике в углу. Двух звездочек на матерчатых погонах, черно-оранжевой орденской ленточки и по-казаковски выпяченной челюсти становилось все недостаточнее для поддержания авторитета. Сегодня «товарищ гражданский комендант», снова при большом стечении народа, нахамил лейтенанту, назвав его представителем древнейшей профессии. Собственно, смысла высказывания Анатолий не уловил, но, судя по реакции присутствовавших химичек, это было оскорбление. Интеллектуалки чертовы…
«Козел, – уныло размышлял Майков. – Выпендривается».
Собственно, отделение Котят в Новомосковске без дела не сидело: на частокол постоянно покушались обезьяны, шальные тахорги три раза врывались на разработки, но все успехи охраны никоим образом не связывались с личностью ее начальника. Валери был весьма обходителен с рядовым составом, направив весь яд своего сарказма на лейтенанта, и исключительно на него. Следствием этого явилось явственное падение дисциплины: патрульные, будучи территориально оторваны от «Большой земли», распускались на глазах, огрызались в ответ на командирские замечания. Дошло до того, что они уже сами делили посты, извещая его постфактум. Гражданские же старались копировать своего шефа. Правда, им Котята острить над лейтенантом в своем присутствии пока не позволяли, сказывался корпоративный дух, но Майков все-таки очень переживал свое отчуждение, особенно в отношении женского пола. Все это было ужасно несправедливо: Майков частенько мечтал, чтобы однажды какая-нибудь из шахт погребла под обвалом и Валери, и нескольких наиболее дерзких его приспешников. Или, еще лучше, чтобы Валери устроил бы переворот с целью, скажем, отложиться от Первограда, и тогда его можно будет безнаказанно пристрелить, а заодно и подавить бунт.
За окном казармы раздался топот, чье-то возбужденное дыхание, сапоги прогрохотали по ступенькам, распахнулась дверь, и ввалился взбудораженный Гарик Игнатьев, растрепанный, с оторванным левым погончиком и синяком под правым глазом.
– Толь, – задыхаясь, просипел он, – там Мартын Фомина покалечил.
– То есть? – Майков сел. За окном еще кто-то протопотал.
– Ну, Фома же за Любочкой ухлестывал, ты знаешь… Ну, мля, сейчас и схлестнулись, там еще мартыновские копачи подбежали, а нас только двое!
Майков уже лихорадочно застегивал куртку. Это, конечно, был не бунт, но все-таки… На топчане у противоположной стены зашевелился и сел всклокоченный со сна Немировский. В дверь ввалились еще два мрачных и помятых Котенка, вся свободная смена была налицо.
– Фому в санчасть отвели. – пояснил один из прибывших. – Челюсть сломана. Они ж, суки, пьяные были!
Вот оно. Майков выпятил челюсть. Бунт не бунт, но явное преступление одного из любимчиков, причем виною – развал дисциплины, бардак, панибратство…
– Где Мартынов? – спросил он отрывисто. Он видел, что ребята, как встарь, признали его командиром.
– Любочку куда-то уволок, – пожал плечами один из Котят. – Пьяный, сцуко…
Майков вытащил из кармана ключи от оружейной пирамиды, отпер, молча раздал Котятам распылители, сам надел и начал застегивать пояс с пистолетом в кобуре.
– Мужики, вы что? – спросил недоумевающий Немировский. – Ну подрались спьяну…
– Это преступление, – отчеканил Майков. – Хулиганство. Впрочем, в Первограде разберутся. Наш долг – арестовать преступника!
– Много текста, Толь… – поморщился Игнатьев. – Пошли, мля, а то эти козлы опомнятся…
* * *О том, что рассвирепевшие патрульные, вооружившись распылителями, ворвались в женское общежитие, усыпили, связали и поволокли к грузовику Мартынова, Валерьяну донесли слишком поздно. Когда он выбежал из своей комнатушки, возбужденный гомон за стенами разорвали два сухих пистолетных выстрела. У него оборвалось сердце. Завернув за угол барака, он в сумрачном багровом зареве заката увидел толпу человек в тридцать на «майдане», Котят, с озверелыми лицами направивших на людей воронки распылителей, Майкова с пистолетом в опущенной руке, ощутил приторный слабый запах чего-то химического. Когда он поглядел на сторожевую вышку, ближайшую к «майдану», у Валерьяна вторично оборвалось сердце: патрульный, чей черный силуэт четко рисовался на алом фоне неба, тоже направил пулемет на толпу.
Он подбежал, на ходу расстегивая кобуру возвращенного недавно в Первограде пистолета, но тут же понял, как это неуместно. Толпа, только что обратившая внимание на позу автоматчика, нехотя отступала, открывая проход грузовику. На земле лежало три неподвижных тела.
Он наклонился к ближайшему, ощущая ледяной холод, но почувствовал тот же запах, только гуще и головокружительнее; парень тихонько посапывал. Слава богу, он только спал.
– Лейтенант, – хрипло проговорил Валери, по слогам произнося это слово, – вы что, окончательно о…ели от безделья?
– Совершено преступление, – так же хрипло ответил Майков. Пистолет подрагивал в его руке. – Преступник ответит. Вы, надеюсь, тоже. – Он подумал и добавил: – Козел.
Валерьяну потребовалось бешеное усилие, чтобы взять себя в руки.
– Лейтенант, – сказал он уже насмешливо, – вы кретин. Вашей карьере пришел конец. Вы забыли, что поселком руковожу я, и мне дана власть, в том числе и судебная. Немедленно освободите Мартынова и расходитесь, я сам разберусь, иначе это будет бунт. Ясно?
Ему показалось, что Котята заколебались.
– Вам давали власть, чтоб был уголь, а вы тут бандитский притон устроили. Только и умеешь, что людей гробить! – Майков говорил задыхающимся от ярости полушепотом. – Короче, его сейчас отвезут в Первоград, там Совет разберется. Если я виноват – отвечу, но закона нарушать не дам!
Радировать в Совет? Ну и что там скажут? Тем более, за это время бешеный офицерик уже отошлет грузовик, он совершенно невменяем. Наверное, не надо было все-таки его так третировать, каждая собака может укусить…
– Тогда я тоже поеду, – решительно сказал Валерьян. – Надеюсь, это вы мне позволите, господин лейтенант?
– Поезжайте, – пожал плечами Майков. – И кстати, заодно объясните там, откуда в Новомосковске взялась выпивка!
«Совсем некстати», – сокрушенно подумал Валерьян, но ничего не сказал, забрался по металлической навесной лесенке в кузов. Мартынов лежал поперек, спящий и связанный, напоминая поверженного полубога. Следом за Валери в кузов влез один из Котят, сел с краю, настороженно пристроив распылитель на колени. Еще двое забрались в кабину: один умел водить машину, и Майков не стал разыскивать водителя. Заурчав и дернувшись, грузовик пополз к воротам. Мартынов,
