– Все равно произошла ошибка. Моя статья была чисто теоретической, а не практической. Я не в состоянии проделать такую работу. Я подам в отставку. Я не могу этого сделать, не могу… – Макс хотел сказать: «Не могу превратиться в вас», но так и не закончил фразу.
– Так вы хотите сказать это Генриху Гиммлеру, мол, так и так, прошу прощения, не получилось? Это был бы эксперимент, которого никто никогда не проводил, хотя, думаю, результат я мог бы предсказать. Вы смелый человек, а люди такой отваги заслуживают находиться в рядах самых доблестных войск. Поэтому вам следует оказаться в первом же аэроплане, который приземлится в Англии, когда мы ее завоюем. Короче, вас ждет рыцарский крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Впрочем, ясное дело, посмертно.
– Я… – У Макса в буквальном смысле просто не было слов.
– А теперь прошу меня извинить – мне нужно посетить еще несколько мест. Все, что от вас требуется, доктор Фоллер, – это надежное подтверждение в течение последующих трех месяцев такого явления, как телепатия. На вашем месте я бы уже начинал оперировать. Надеюсь, вы справитесь. Действительно надеюсь.
В голосе Хауссмана прозвучала искренняя доброжелательность. После всех мерзостей, которые он наговорил, это было неожиданно – эдакий диссонанс. Макс вдруг понял, что профессор, по-видимому, так долго вращался среди всех этих отвратительных явлений, что утратил способность различать пугающую злобность и доброжелательное обаяние.
– Моя работа была всего лишь гипотезой, – сказал Макс. – И, вероятнее всего, гипотеза эта была ошибочной.
– Нет, – возразил Хауссман. – Гиммлер сказал: «Если государство или партия заявили, что определенный взгляд на вещи нужно рассматривать как отправную точку для начала исследований, то к этому следует относиться как к научному факту».
– Так этого хочет Гиммлер?
– Да.
– А Гитлер об этом знает?
– Да. Это знают Гитлер и Гиммлер, а помимо них об этом знает Бог – это я упреждаю ваш следующий вопрос. Гитлеру известно обо всем, что происходит в Рейхе, Макс. Вы полагаете, что он должен быть мягок по отношению к нашим врагам? – Профессор показал на мальчика.
– Нет, я… я… я уже сам не знаю, что и думать.
– Не знаете – тогда не думайте, а делайте. – Хауссман вдруг снова стал обаятельным и даже каким-то подобострастным. – Проведите свои эксперименты, напишите отчет. Иногда необходимо быть немного бесчеловечным во имя высшей человечности. В самом начале такое мало кому нравится, но со временем вы привыкнете. Через какой-нибудь месяц вы будете делать это с закрытыми глазами. Вам это даже может наскучить. Такое случается.
– Но я ведь обычный доктор, а не специалист в области нейрохирургии…
– Ваши слова делают вам честь и лишний раз подтверждают, что вы годитесь для этой работы. Даже сам Рейхсфюрер как-то сказал, что порой дилетант оказывается более компетентным при проведении научных исследований, чем эксперт. Как бы там ни было, многое в науке сделано евреями – вам это, безусловно, известно, не так ли? Поэтому все, что вам требуется, – это добрый, проверенный немецкий здравый смысл. Вы не обременены предубеждениями семитской медицины.
– Но я не обременен и пониманием того, что мне следует делать, черт побери! – в сердцах воскликнул Макс.
Хауссман успокаивающе похлопал его по руке:
– Тогда ваше сознание – это своего рода tabula rasa, «чистая доска». Какое радостное возбуждение вы должны сейчас испытывать! Все, что вам необходимо, – это вера в рейхсляйтера. А он никогда не ошибается.
– Я…
– В вашей работе высказывались сомнения по поводу того, что даст лучшие результаты – прижигание или непосредственное вскрытие. На вашем месте я бы остановился на вскрытии, тем более что на данный момент, когда реконструируют замок и меняют проводку, у нас есть определенные трудности с паяльниками. Я вернусь через неделю. Если в течение этого времени вам нужно будет избавиться от трупа или потребуется новый объект для исследований, дайте мне знать. Хотя, если я вас правильно понимаю, этот мальчишка не умрет быстрой смертью. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. Держитесь и оставайтесь приличным парнем. Bonne chance[10], и хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, – довольно вяло ответил на нацистское приветствие Макс.
Он посмотрел на мальчика, стоявшего возле табурета. Тот тоже поднял на него глаза, казавшиеся неестественно большими на сморщенном от голода лице. Мальчик действительно был похож на зверька из зоопарка – оглушенного, дезориентированного, плохо понимающего, что его ждет.
– Господи! – вздохнул Макс. – Что же мы будем с тобой делать?
Сначала нужно было найти какую-нибудь еду для парнишки. Для этого Макс направился в столовую, где ему пришлось выдержать неприязненные взгляды эсэсовцев и столкнуться с холодным молчанием, которым была встречена его общевойсковая форма. Это было неприятно, захотелось даже дать по физиономии парочке этих типов, однако прагматизм все-таки взял верх.
Уходя из лаборатории, Макс прихватил с собой папку Хауссмана. За первую неделю ему предлагалось провести три лоботомии.
Макс очень мало знал о хирургических операциях на головном мозге, но все же достаточно, чтобы понять: это писал дилетант. Хауссман путал термины и названия разных частей мозга – медулла, мозжечок, кора. Если эти ошибки смог заметить Макс, специализировавшийся на лечении триппера и запоров, то можно было сделать вывод, что Хауссман очень слабо разбирался в хирургии такого рода. В действительности ошибки были столь грубыми, что у Макса возникли сомнения – а был ли Хауссман доктором? Впрочем, наверное, все-таки был; недаром же он возглавлял в этом замке медицинские исследования для самой эффективной организации самой эффективной политической партии, которую только видел мир. Вероятно, Хауссман просто заработался и делал эти наброски в состоянии крайней усталости.
Поставив на поднос суп, хлеб и нарезанное мясо, Макс направился обратно в лабораторию. Открывая дверь, он ожидал найти мальчика съежившимся от испуга. Но тот стоял точно в таком же положении, в каком он его оставил. Макс заглянул ему в глаза. Страха в них не было, и он подумал, что эти люди, наверное, находятся уже по другую сторону страха. Макс вошел в крохотную каморку и закрыл за собой дверь.
– Садись, – сказал он заключенному.
Мальчик не двинулся с места. Он хотя бы понимает по-немецки?
– Садись, – повторил Макс, на этот раз подкрепив слова жестом.
Мальчик сел, но не на кресло с ремнями, а на табуретку у стола. Макс дал ему суп. Мальчик выпил его залпом, а мясо положил в карман вместе с хлебом.
– Что такое? Ты не голоден? Выглядишь ты отощавшим, – сказал Макс. – В кармане все это испачкается. Ешь. Ешь!
Мальчик посмотрел на него. Кажется, его взяли в Польше?
– Ты говоришь по-немецки? – очень медленно и отчетливо произнес Макс. – По-немецки? Говоришь?
Мальчик не ответил. «Замечательно, – подумал Макс. – Предполагается, что я должен доказать существование телепатии с помощью объекта, с которым не могу объясниться даже на словах.
