– И что же это за название?
– Это может быть место, где его содержали, мы допускаем такой вариант, – продолжал Балби. – Однако вдруг вы раньше уже это слышали – настронд?
Слово это подействовало на Кроу, как удар в челюсть; он ничего не ответил инспектору. На миг профессор перенесся в другое место – в страну своих снов – и услышал песнь умирающего, зазвучавшую у него в голове хриплым заклинанием:
Вижу чертог, скрытый от ярких лучей,Он на Настронде стоит, дверями на север глядит.Из трубы его яды сочатся,А у стен гадюки клубятся[11].Настронд был Берегом мертвецов, чертогом на холме мертвых. Кроу видел его лишь в своих грезах, но вдруг, несмотря на жару, ему стало зябко и яркие краски солнечного дня поблекли; он почувствовал, как связь с этой реальностью слабеет; в крови начала вскипать странная возбуждающая радость.
В голове у профессора зазвучал другой голос:
Лопнут оковы, и вырвется волк на свободу.Больше я знаю теперь, больше я вижу намного[12].Кроу многого уже не помнил, но все-таки не забыл, когда это все началось – во время ритуала с утоплением в пруду, куда он попал, отправившись за советом богов, после того как берсеркеры похитили Адислу. Там-то волк и положил на него свой глаз. Тогда видения и песни сплошным потоком хлынули в сознание Кроу. Поначалу он думал, что это выражение чего-то внутри него. И только позже, в ярости, окровавленный, Кроу узнал правду: это он был их выражением, слугой и жертвой колдовства, древнего, как мир.
Профессор вспомнил также жившую в горах колдунью Гулльвейг, Золотую Руду, и ее запасы золота – эту потрясающую девушку, отдавшуюся во власть ветров великой магии, как будто она была тростниковой дудочкой, призванной подарить им голос. Она намеревалась позвать Кроу, чтобы обратиться к Одину, хотела позволить ему видеть ее глазами и умереть, как богу, дожив до положенного срока на земле, чтобы гибель пощадила его в мире богов.
Усилием воли Кроу вернулся в реальность, в нынешний день в Стратфорде. Балби смотрел на него с тревогой.
– Мне нужно будет подумать над этим, инспектор, – сказал Кроу.
Балби снова поглядел на побледневшего, обливающегося пóтом профессора и сочувствующе поджал губы.
– Люди и похуже вас в конце концов приходили к Богу, – заметил он. – Прошу вас, откажитесь от этого демонического напитка. Спасите себя. Услышьте Иисуса, обращающегося к вам со Своим словом.
Но в голове у Кроу сейчас разносился эхом совсем другой голос, долетевший к нему через столетия.
7
Сон фрау Фоллер
В тот вечер Макс с нетерпением ждал, когда вновь увидит Герти. Она казалась ему островком благоразумия в бескрайнем море сумасшествия. В их апартаменты он вернулся в восемь. Макс провел в лаборатории четыре часа, составляя планы, как не стать убийцей.
Герти словно почувствовала душевное состояние мужа: его ждала оловянная ванна, наполненная теплой водой, на столе стояло вино. Каким-то непонятным образом его жене удалось раздобыть лед, так что напиток был еще и приятно прохладным.
– Как все прошло? – поинтересовалась Герти.
– Хорошо, – ответил Макс. – У меня будет своя лаборатория. – Он поймал себя на том, что усмехнулся, – просто по привычке, он всегда так делал. Хотя в Вевельсбурге не было ничего веселого. – А как ты?
– Я все время была тут. Решила потом осмотреть то, что здесь уже отремонтировано.
В их части замка удары молотка и жужжание дрели хоть и казались приглушенными, но не прекращались ни на минуту. Максу, который после увиденного сегодня был настроен на мрачный лад, эти звуки напоминали удары человека, заживо погребенного в гробу.
– Неплохая идея, – сказал он.
Пережитый ужас вызывал у него неприятное ощущение, точно липнущая к телу грязная одежда, которую очень давно не меняли, но обсуждать это между собой им было незачем. Герти и так знала, что ее мужу очень не понравится то, что он увидит, что он попытается уехать отсюда, как знала и то, что, согласно приказам Гиммлера, Макс не сможет этого сделать. Говорить тут было не о чем. Как это часто случалось при нацистах, им достался худший из возможных жребиев. Так что разумнее держать свое разочарование при себе, чем озвучивать его. Почему-то казалось: говоря о таких вещах, еще больше притягиваешь их в свою жизнь.
– Мне дали шимпанзе для операций, – сказал Макс. – А я не хочу причинять вред этому бедняге.
– Ох, дорогой, – сказала Герти, подходя, чтобы обнять его, – мне ужасно жаль! А нельзя ли этого как-то избежать?
– Похоже, нет. Я… – Макс запнулся; уже не в первый раз в этот день слова отказывались срываться с его губ.
Любая женщина заметила бы слезы в его глазах, изменение его настроения. Герти, от природы очень чувствительная, тоже это видела; но помимо этого она уловила его напряжение и печаль. Это было похоже на ощущение опасности, которое испытываешь, когда смотришь в глубокое озеро.
– Ох, Макс! С тобой все в порядке?
– Со мной все будет хорошо.
Однако Герти, почувствовавшая, когда застрелили ее собаку, улавливавшая витавшие в воздухе человеческие эмоции так же, как иные ощущают кожей прикосновение ткани или камня, огня или воды, сразу же поняла, что это далеко не так. Но это ведь ее Макс, так что в конце концов все наладится. Быть на высоте положения было его талантом, он был в этом хорош, и она любила мужа в том числе и за это. Смеясь, он избавится от печали и вернется в обычное жизнерадостное состояние.
Макс снял пропахшую пóтом форму и забрался в ванну, стоявшую перед газовым очагом. Герти сидела рядом на трехногом табурете и поливала мужа водой, когда он мыл голову. Затем она вытерла Макса полотенцем, помогла ему надеть халат, дала прикурить сигарету. Герти нравилось ухаживать за мужем, чувствовать, что она помогает ему забыть о заботах. Они выпили бутылку вина, потом еще одну. Когда Макс открыл третью, гул в его голове стал немного тише.
– Потанцуем? – предложила Герти.
– О да! Я буду отбивать ритм.
– А я напою мелодию, – подхватила Герти, взмахнув длинными ресницами.
– И что же мы с тобой сыграем?
– «Прыгая в Вудсайде»! – возбужденно воскликнула она тоном маленькой девочки, предлагающей забраться ночью в кладовую за сладостями.
Эта запись звучала год назад по радио, когда однажды вечером, забравшись под одеяло, они слушали передачи БиБиСи. То, что это было строго запрещено, еще больше сближало их и лишь усиливало удовольствие.
– Дум-дум-дум-дум-дум-дум-дум-дум, ра-та-тат тат да ра-та-тат тат! Ра-та-тат тат да ра-та-тат тат! – шепотом запел Макс, а Герти мягко затянула мелодию: – Де-до-де-до! Куак-куак, куак, куак, де-до-де-до, куак-куак, куак, куак!
Взявшись за руки, они напевали джаз и прыгали так энергично, как будто от этого зависела их жизнь. Макс в какой-то момент
