В конце концов Фоллеры обессилели и упали вдвоем на кровать. Герти поцеловала Макса и положила ладонь ему между ног. Но он убрал ее.
– Не сегодня.
– Ты устал.
– Да.
Так они и лежали в объятиях друг друга. Макс утонул в расслабленном покое, который дарила ему жена. Рядом с Герти он понимал, что значит по-настоящему быть человеком. С ней он в полной мере чувствовал нежную прелесть сна в постели с женщиной, которая окутывает тебя ночью своим теплом. Герти полностью владела его чувствами, его восхищало в ней все – от взгляда до ароматного дыхания. Макс любил просыпаться по утрам раньше ее и, пока жена еще спит, прижиматься к ней, целовать ее, ощущая, как мимо проходит жизнь, но совершенно не переживая по этому поводу, поскольку он был рядом с ней. Впрочем, Герти, если уж на то пошло, испытывала к нему еще бóльшую привязанность.
– Что ты в нем нашла? – часто спрашивали у нее друзья.
В Максе было все, чего не было у нее. Он был легкомысленный, поверхностный, сыпал словами, всегда шутливыми. Герти же была полнейшей его противоположностью: ей всегда все казалось очень важным, существенным и сложным. Так почему же она его полюбила? Потому что с первой встречи почувствовала его любовь; Герти ощущала это почти физически, словно стук сердца маленького кролика, которого она в детстве прижимала к груди, словно напев, резонирующий в ее душе.
Алкоголь заглушил ужасы дня. Строительные работы в замке наконец-то прекратились, и Макс быстро заснул. Герти же в этом смысле повезло меньше: она отличалась такой чувствительностью, что, казалось, слышала мысли и намерения людей, как музыку, да еще и разделяла их по вкусу на кислые и сладкие, как уксус и вино.
Разные места также звучали каждое по-своему; это могли услышать только самые чувствительные, а Герти была именно такой. Никто не стал бы отплясывать линди-хоп под музыку, которую наигрывал замок Вевельсбург, когда в нем прекращался стук молотков. Эти стены пропитались страхом и страданиями задолго до того, как нацисты начали здесь свое переполненное ужасами шоу.
Герти ничего не знала ни о римских распятиях в этом месте, ни о жестокой мести легионам со стороны германских племен – сотнях людей, принесенных в жертву мрачной Хозяйке Леса, чтобы мертвые битком набились в ее чертог. Не знала Герти и о женщинах, обвиненных в колдовстве, которых держали в невыносимо жарких казематах в башнях Вевельсбурга, а потом пытали и сжигали в его стенах. Пока что Герти не знала и о том, что этот замок стоит на костях и крови христианских мучеников – самозванных избранников, которых она видела здесь за работой, и отмеченных Господом евреев, которым просто не повезло. Герти не знала этого, но ощущала очень отчетливо, будто тугую раковую опухоль в горле. Сами стены здесь шептали слово «убийство», и она слышала их голоса.
Герти беспокойно ворочалась на кровати, но была слишком напугана, чтобы протянуть руку и выключить свет. Сон разгоняли причудливые тени, которые толпились за границей светлого пятна от лампы, словно слепые чудовища, пытавшиеся нащупать ее в темноте.
В конце концов Герти все-таки выключила свет, она хорошо это помнила, но в тот самый неуловимый момент, когда лампа погасла и в комнату хлынул мрак, женщина увидела нечто странное – череду бледных, перекошенных, как будто выхваченных вспышкой фотографа лиц; только, в отличие от вспышки, они удивительным образом излучали непроглядную темень.
«Это всего лишь игра воображения», – говорила себе Герти; она крепко зажмурилась и изо всех сил постаралась уснуть. Ей казалось, что сон не придет никогда, однако он все же пришел – наверное, пришел. Чем еще, как не сновидением, можно было объяснить то, где она очутилась?
Была ночь, и Герти стояла среди кедров – это был не лес, скорее рощица, – перед большим домом, похожим на английский провинциальный особняк. Свет горел лишь в нескольких окнах, но она чувствовала внутри какую-то кипучую активность и присутствие нескольких странных людей.
Ночь была теплая; пахло хвоей. В небе горела половинка луны, небольшая, резко очерченная, но звезд видно не было.
– А больше вы ничего не видите? – произнес кто-то у Герти за спиной.
Она попыталась обернуться, чтобы посмотреть, кто это сказал, но не смогла. То ли голова у нее не поворачивалась, то ли этот мужчина – а голос был мужской – переместился. Герти так и не поняла, что произошло.
– Вы не умеете говорить? – спросил тот же голос.
Герти действительно не могла ничего сказать, хоть и пыталась.
– Вам хотя бы известно, что я здесь?
Она заставила себя обернуться. Если бы Герти увидела такое в повседневной жизни, она, наверное, лишилась бы чувств. Однако во сне, который перенес ее сюда – или в видении, – ее почему-то это ничуть не встревожило.
Перед Герти стояли двое мужчин, судя по одежде, явно американцы: на них были пиджаки с широкими отворотами в стиле джаз: на одном – небесно-голубой, на другом – кричаще-розовый. У первого, с повязкой на глазу, были ухоженные белоснежно-седые волосы и такая же аккуратная белая борода. Одной рукой он обнимал своего напарника за плечи – в дружеской и даже несколько покровительственной манере. В лице другого была одна странность, которой Герти не сразу нашла подходящее определение. Это слово вертелось у нее на языке, но постоянно ускользало. По лицу незнакомца нельзя было сказать, что он негр, – вот в чем дело. Это было видно только по его рукам. Так что же все-таки не так у него с лицом?
– Эй, Джек, что ты скажешь нашей леди? – произнес человек с бородой.
Говорил он на английском, который Герти знала плохо, но во сне она не только прекрасно все поняла, но и почувствовала, как приятно сжалось все внутри нее из-за музыкального звучания этих слов.
Второй человек заговорил медленно и нерешительно.
Sal sá hon standaSólu fjarriNáströndu á,norðr horfa dyrr;falla eitrdroparinn um ljóra,sá er undinn salrorma hryggjum.На этот раз Герти ничего не поняла. Она хотела пожаловаться на это и попросить его говорить по-немецки, но вдруг обнаружила, что онемела. Однако затем, подумав немного, решила, что все-таки, наверное, уловила смысл. Герти откуда-то знала, что означают эти слова, – она была в этом уверена. И у нее снова появилось это ощущение – ответ, который вертится на кончике языка. Если бы она могла сейчас заговорить, все прояснилось бы само собой.
– Леди ни к чему вся эта джазовая болтовня, – заявил человек с бородой. – Леди разыскивает своего друга, волка. Она ищет его уже
