– Неужели всем придется это пить? – спрашивает Молли, нюхая воду в ведре.
– Разве Тирни не говорила что-то о том, чтобы смастерить кадки для дождевой воды? – удивляется Марта.
Герти подталкивает меня вперед.
Я прочищаю горло.
– Думаю, мы могли бы использовать колодезную воду для стирки и мытья, а дождевую – для питья и готовки.
– Ты что, не слышала, что сказала Кирстен? – К колодцу подходит Тамара и, выпростав руку из-под покрывала, зачерпывает оловянной кружкой воду из ведра. – Мы будем пить из колодца.
Как только она отходит достаточно далеко, за пределы слышимости, Марта говорит:
– А как ты думаешь, сколько времени нужно, чтобы сделать такие кадки?
– Пара дней, – отвечаю я. – При условии, что у нас будут нужные инструменты.
– Наверное, их здесь нет, а раз так, то этим планам не суждено осуществиться, – говорит Марта, окунув в ведро свою кружку и выпив из нее. При этом она давится едкой вонючей водой. – Ну, конечно, для девушек только самое лучшее.
Марта вдруг оступается и случайно сбивает ведро, стоящее на каменном краю колодца, вниз. Она хватается за веревку, и падающее ведро едва не увлекает ее в колодец, так что мы вынуждены схватить беднягу за ноги.
– Все в порядке, – кричит она, и тут до меня вдруг доходит.
– Кринолины, – говорю я. – Мы можем использовать кринолины из наших юбок, чтобы изготовить обручи для кадок.
– Но ты же слышала, что сказали другие. – Бекка кусает ноготь.
Марта, снова стоящая на ногах, говорит с озорным блеском в глазах:
– У них будет своя вода, а у нас своя.
Девушки нервно переглядываются, потом кивают.
Будь мы сейчас в округе Гарнер, за попытку распороть юбки и извлечь из них кринолины нас бы подвергли публичной порке, но здесь, на острове, все иначе. И осознание этого придает нам сил.
После скромного завтрака, состоящего из кукурузных лепешек, мы берем топор и пилу и идем на опушку леса, в то время как Кирстен и ее присные стоят на коленях и бубнят молитвы.
Быть может, заключенное в нас волшебство превратит девушек, безумиц, лишь немногим отличающихся от диких зверей, но пока это время не пришло и пока беззаконники не выманили нас из становья, дабы разрезать на куски и поместить в склянки, нам будут нужны дрова.
На западной опушке, в рощице дубов и ясеней, стоит сухое дерево, которое я и намереваюсь срубить. Поскольку оно высохло, его древесина уже вполне пригодна для того, чтобы пустить ее на дрова, и мы сможем жечь ее в костре, пока не просохнет следующая порция топлива.
Похоже, я здесь единственная, кто знает, как нужно рубить деревья, – все остальные совершенно не представляют, как браться за дело, так что мне приходится их учить, начав с азов.
– Главное – это правильно его подрубить. Вот так, – говорю я и делаю первый взмах топором. Затем передаю топор Молли. Она берет его у меня так робко и осторожно, словно это цветок, который ей дарит жених, однако, когда наносит удар и видит, как топор вгрызается в древесину, улыбается и сжимает его крепче. Рубанув ствол второй раз, потом третий, четвертый, пятый, и еще, и еще, пока у нее не устают руки, она передает топор Люси.
Люси пробует замахнуться, но я останавливаю ее, схватившись за топорище.
– Погоди, погоди. Рубя дерево, нужно хотя бы не закрывать глаза, – говорю я.
Некоторые девушки смеются.
– Ничего, научишься. Ты же никогда не делала этого прежде. Ты не поверишь, сколько раз я видела у людей раны от топоров, которые в лазарете лечил мой отец.
Услышав это, девушки прекращают смех.
– Вот, смотри… Ноги расставлены, держи топор крепко и глубоко вдохни через нос. – Я отдаю ей топор и отхожу назад. – А выдохнув через рот, прицелься, размахнись и бей.
Люси делает все, как я показала, и, когда топор врезается в ствол, раздается треск, дерево кренится, и мы на всякий случай отбегаем, смеясь, улюлюкая и вопя.
Мы распиливаем его на поленья. Это тяжелый труд, но именно такой нам и нужен. Девушки по очереди ходят к колодцу, чтобы попить или утащить из кладовой сушеных яблок, и мы болтаем и смеемся, словно занимались заготовкой дров уже много лет. Быть может, дело лишь в том, что теперь мы далеко от округа Гарнер и можем заниматься полезным физическим трудом, но мне кажется, рассказав ночью про свои сны, я как бы дала им разрешение на то, чтобы последовать моему примеру – быть собой.
Глядя на них, я не могу представить себе, что вскоре мы начнем нападать друг на друга, отрубать пальцы, отрезать уши, но что, если так и будет? Упаси нас Бог!
Другие девушки выпарывают из своих юбок кринолины, я начинаю работать над кадками для дождевой воды, изготавливая из могучего дуба диски, которые потом разделю на клиновидные дощечки. Мне всего несколько раз доводилось видеть, как мужчины, работающие в полях, изготавливают бочки и кадки, но я никому об этом не скажу. «Главное, демонстрируй уверенность в себе», – всегда говорил мне отец. Ходя к больным, даже если ему было неясно, как лечить того или иного пациента, он никогда не показывал, что чего-то не знает. Ибо боялся, что стоит ему выказать малейшее колебание – и все скатятся в дремучие времена: начнут пить кровь животных, пытаться лечиться с помощью молитв или хуже того – обратятся к черному рынку. Отцу было нужно, чтобы люди ему доверяли, верили, что он может их исцелить, – даже в самых безнадежных случаях.
Когда я начинаю изготавливать клепки для краев кадок, Элли спрашивает:
– А почему твой отец учил тебя всему этому?
Меня вдруг охватывает волнение.
– Наверное, он делал это потому, что из всех его дочерей я более всего походила на сына. – Но, говоря это, я гадаю, действительно ли дело только в этом. Мне хочется верить, что он учил меня этим вещам, потому что хотел, чтобы я могла позаботиться о себе, когда настанет мой год благодати, – но, если так оно и есть, это значит, что он знает, отлично знает, каково это – жить в здешнем становье, но все
