– Пей, – говорит он, поднеся кружку к моим губам.
Я пытаюсь сосредоточить взгляд на его лице, но оно расплывается, точно дым от костра.
– Сколько времени я спала?
– Десять дней, девять ночей, – отвечает он, поправляя скатанную ткань под моей головой. – И это к лучшему, если учесть, что мне пришлось сделать с твоим плечом.
Я пытаюсь шевелить руками, ногами – просто чтобы удостовериться, что они есть, но это вызывает новую волну боли.
Я вспоминаю последний раз, когда не спала. Последний раз, когда мы с ним говорили. Тогда он назвал меня по имени.
– Откуда ты знаешь мое имя?
– Тебе надо попить. – Он поит меня. Мне тяжело глотать маковый отвар. Вообще тяжело глотать. Как будто мое тело забыло, как это делается.
От мака конечности словно наливаются свинцом, и становится трудно не опускать веки.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – снова спрашиваю я.
Я не жду ответа, но из-под савана до меня доносится тихий голос:
– Это была ошибка.
Я вглядываюсь в его глаза, вижу, как он морщит лоб… я всегда думала, что он делает это от злости, от ненависти, но, может быть, я ошибалась и это беспокойство.
– Пожалуйста, ответь, – шепчу я. – Ведь мы оба знаем, что мне, скорее всего, не выжить.
Он переводит взгляд на мое левое плечо.
– Я этого не говорил.
– Тебе и не надо ничего говорить, такой вывод напрашивается сам собой.
Следует невыносимо долгая пауза, подтверждающая горькую правду.
В деревьях воет ветер, в очаге потрескивает огонь, и беззаконник наконец произносит:
– Я понял, кто ты, когда увидел твои глаза… они у тебя такие же.
– Как у девушки из моих снов. – Я делаю неглубокий вдох, и она словно встает передо мной. – Ты тоже ее видел… скажи мне, кто она?
– Какая девушка? – Он кладет на мой лоб ладонь. Я хочу отдернуть голову, но прикосновение его холодной кожи к моему горячему лбу так приятно. – Я о твоем отце, – говорит он, глядя на меня. – Ты унаследовала его глаза.
– О моем отце? – Я пытаюсь сесть, но мне слишком больно. Я знала, что отец уже много лет ходит в предместье, но никогда не думала, что случится нечто подобное. – Стало быть, мы… – Я пытаюсь закончить предложение, но в горле будто застрял камень. Мы с тобой… родственники?
– Ты хочешь сказать – брат и сестра? Нет. – Беззаконник снимает повязку с моего плеча, и его ноздри раздуваются. То ли мысль о нашем родстве вызывает у него такое отторжение, то ли его выбил из колеи вид моей раны. А может, и то, и другое. – Твой отец не такой. Он хороший человек.
– Тогда зачем он ходит в предместье? – спрашиваю я, борясь с отупением, вызванным маковым отваром.
Беззаконник смотрит на меня с прищуром.
– Ты правда не знаешь?
Я качаю головой, которая становится все тяжелее и тяжелее.
– Он лечит женщин, живущих в предместье, лечит детей… он спас Андерса, – говорит беззаконник, размалывая в ступке какие-то травы.
– Андерса?
Он вздыхает, словно досадуя на себя за то, что выдал слишком много.
– Наверное, ты не помнишь, но несколько недель назад он приходил ко мне.
– Как я могу это забыть? – Я морщусь, когда беззаконник накладывает на мою рану темно – зеленую массу. – Тогда ты чуть не задушил меня.
Его взгляд становится холодным.
– Это было бы просто удовольствием по сравнению с тем, что сделал бы с тобой он, найдя здесь.
Глядя на пустые склянки на столе, я думаю о Тамаре и Мег. И о тех ужасных вещах, которые беззаконники сделали с ними. Меня пробирает дрожь.
– Надо избавиться от этой грязной ленты в твоих…
– Нет. – Я поднимаю правую руку и прячу волосы за спину. – Не трогай мою ленту. И косу тоже.
Он раздраженно вздыхает.
– Как хочешь.
– Кто такой Андерс? – спрашиваю я, стараясь мягко задавать вопросы.
Мне ясно, что он не хочет этого говорить, но я продолжаю повторять свой вопрос, пока беззаконник наконец не сдается.
– Мы вместе росли, – отвечает он, оборачивая мое плечо полоской чистого полотна. – В прошлый охотничий сезон добыча попыталась затащить его за ограду, укусила… и прокляла всю его семью. Все умерли, кроме Андерса – твой отец смог помочь ему.
– Мой отец спас беззакоппика? – недоумеваю я. – Но, если бы об этом кто-то узнал, его бы изгнали. А вместе с ним и мою мать, и моих сестер, нам всем пришлось бы…
– Ну, конечно, тебя волнует только это, – говорит он и слишком туго затягивает бинт.
– Я вовсе не хотела сказать… просто… почему? Почему он так рисковал?
– Ты все еще ничего не поняла, – отвечает он.
Из леса доносится карканье, и мы оба вздрагиваем.
– Как же так…
– Мы с твоим отцом договорились. В обмен на спасение Андерса я пообещал, что, если мне представится такая возможность, я пощажу тебя.
– Но ты же ударил меня ножом через ограду!
– Я чуть-чуть поранил тебя. Ты слишком расслабилась… забыла про опасность.
– А в ту ночь по дороге сюда… и здесь, когда я вышла за ограду, чтобы помочь Хелен, – задыхаясь, выговариваю я.
– По правде говоря, знай я, сколько от тебя будет хлопот, еще сто раз бы подумал, стоит соглашаться или нет, – признается он, кинув мне тряпку, смоченную холодной водой. – Но теперь мы с твоим отцом квиты. – Он задувает свечу и откидывает шкуру, закрывающую дверной проем.
– Погоди. Куда ты?
– На работу. Собираюсь заняться делом вместо того, чтобы возиться с тобой.
Я сижу в темноте и дрожу. Вспоминаю обидные слова, которые наговорила отцу после того, как получила покрывало невесты.
Veer sa snill, tilgi meg, – прошептал он, отдавая мне цветок моего жениха.
Я всегда думала, что он учит меня неженским вещам, просто тренируясь на тот случай, если матушка подарит ему сына, но теперь я осознала: отец делал это, чтобы я смогла пережить год благодати. Он делал это ради меня.
Глаза наполняются слезами, и мне хочется сбежать отсюда, все что угодно, лишь бы не сидеть наедине со своими чувствами. Но стоит мне встать, как ноги мои подгибаются, словно сделаны из воска и соломы. Я, шатаясь, иду вперед, хватаюсь за край стола, чтобы не упасть, столешница кренится, на меня начинают скользить склянки и ножи – и я едва успеваю все поправить. Наклонившись над столом, я пытаюсь отдышаться и тут замечаю небольшую тетрадь, засунутую за потертую кожаную суму. Я открываю тетрадь и вижу рисунки: на них человеческие мышцы, скелет. Это чем-то похоже на рабочую тетрадь моего отца.
