– Как это произошло? – спрашивает он, и голос его звучит настойчиво.
Первые несколько мгновений я не могу вспомнить, что со мной случилось, а может быть, не хочу вспоминать, но потом вижу – окровавленная кожа, срезанная с головы Герти. Лес. Семена. Гроза. Бьющееся в конвульсиях тело Тамары, которое выбрасывают за ворота.
– Кирстен, – шепчу я, и мое плечо начинает болеть еще сильней. – Это был топор.
Прикладывая к ране гамамелис, Райкер спрашивает:
– А что ты ей сделала?
– Я ничего ей не делала, – отвечаю я, и мой подбородок начинает дрожать. Я пытаюсь накрыться с головой, чтобы спрятать перекошенное лицо, но у меня не осталось сил. – Я просто хотела как лучше… – шепчу я. – Пыталась не быть такой… как они.
– Почему? – спрашивает он, перевязывая мое плечо чистым бинтом. Вряд ли его так уж интересует ответ на этот вопрос, вероятно, он просто хочет, чтобы я не теряла сознания – но мне и самой хочется выговориться. Хочется кому-то рассказать свою историю – мало ли что…
– Из-за моих снов, – отвечаю я. – В округе Гарнер женщинам запрещено видеть сны, но сколько я себя помню, мне снится одна девушка.
Он смотрит на меня с любопытством.
– Та самая девушка, о которой ты меня спросила?
Я не помню, как говорила ему о ней; что же еще я могла наговорить, пока была не в себе? Впрочем, какое это имеет значение?
– Я знаю, звучит дико, но для меня она совершенно реальна. Она показала мне… убедила меня, что все может быть по-другому… не только для девушек, переживающих год благодати, но и для работниц… для женщин предместья.
Его руки останавливаются, он внимательно смотрит на меня.
– Сны – это и есть твое волшебство?
– Нет. – Я качаю головой.
– Тогда что же, по-твоему, все это значит?
– Теперь мне уже кажется, что ничего. Просто фантазия о том, какой я хотела бы видеть свою жизнь. – Я перебрасываю косу на грудь и провожу пальцами по красной ленте. – В округе Гарнер женщинам дозволено распускать волосы только перед мужьями, но, когда мы прибыли в становье, девушки расплели косы в знак того, что приняли свое волшебство. Я отказалась, поэтому они ополчились на меня.
– Но почему ты отказалась принять свое волшебство? – спрашивает Райкер, и я вижу, насколько он потрясен.
Мои глаза наполняются слезами.
– Потому что на самом деле никакого волшебства не существует. – Говорить это вслух опасно, но необходимо.
Он прижимает к моему лбу холодную ладонь.
– Нет, надо все-таки сбить твой жар.
Я дергаю головой.
– Я серьезно. Не знаю, в чем тут дело: в воздухе, воде или пище, но что-то заставляет их измениться… заставляет видеть и чувствовать то, чего нет. Это происходило и со мной, но, когда девушки изгнали меня, мне стало лучше. Мыслям вернулась ясность.
– Когда я нашел тебя, ты умирала от голода и истекала кровью…
– Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-то из них летал? – Я почти кричу. – Видел, чтобы они исчезали на твоих глазах? Чтобы они делали хоть что-то… Они же только и делают, что умирают! – Слезы наконец текут по щекам.
– Выпей вот это. – Он наливает в кружку дымящийся отвар.
Я широко раскрываю глаза.
– Ты же говорил, что мне больше нельзя…
– Это не мак, а тысячелистник. Боль он не облегчает, но может сбить жар.
Глотая отвар, я пытаюсь забыть про боль, терзающую раненое плечо, и думать о чем-то еще – и вспоминаю семью. Это тоже вызывает боль, душевную боль. Мои младшие сестры – уверена, они беспокоятся за меня и тревожатся о том, что станется с ними, если я пропаду и никто не узнает, где мое тело.
– Если я умру… пообещай, что снимешь с меня кожу, – говорю я, глотая горькую жидкость. – Подари мне достойную смерть, чтобы моих сестер не изгнали в предместье.
– Само собой, – ни минуты не колеблясь, отвечает он.
– Само собой? – Я пытаюсь поднять голову. Неужели ты не мог сказать: – Полно, я уверен, что ты выкарабкаешься?
– Я привык говорить то, что думаю. – Он ставит кружку на стол. – Привык говорить прямо.
– Как это, должно быть, приятно. – Я смеюсь, но мне совсем не смешно. – А я никогда не могла позволить себе говорить то, что думаю.
– Почему?
Я пытаюсь сосредоточиться на его лице, но мне мешает лихорадка.
– В округе Гарнер считается, что нет ничего более опасного, чем женщина, которая говорит то, что думает. Хуже только женщина, которая делает что-то во вред мужчине. Именно это произошло с Евой, поэтому-то нас и изгнали из рая. Мы опасные создания, полные дьявольских замыслов. Если дать нам возможность, мы используем свое волшебство, чтобы ввести мужчин во грех, чтобы посеять зло. – У меня закрываются глаза. – Поэтому они отправляют нас сюда.
– Чтобы вы избавились от своего волшебства, – говорит Райкер.
– Нет, – шепчу я, засыпая. – Чтобы сломить нас.
Глава 47
Где-то вдалеке слышится пронзительное карканье, оно будит меня.
Райкер тянется за поясом, на котором висят ножи, затем останавливается и снова скрывается в сумраке.
– Разве ты не пойдешь? – спрашиваю я.
– Слишком далеко. Зов донесся аж с северо-запада.
Возможно, это и правда, но мне хочется верить, что дело не только в расстоянии. Вдруг он начинает видеть нас в ином свете.
Пока Райкер занимается огнем в очаге, я перевожу взгляд на ряд склянок на столе, не дающих забыть, зачем он прибыл на этот остров.
– Как ты можешь это делать? – спрашиваю я, и голос мой срывается. – Убивать невинных девушек?
– Невинных? – Он демонстративно смотрит на мое плечо – Здесь нет невинных. Уж кто-кто, а ты должна знать.
– Это вышло случайно.
– Случайно это вышло или нет, но ты даже не представляешь, на что способны твои «невинные». Проклятие. Я видел его собственными глазами. – Он подкидывает в очаг дров, и его плечи расслабляются. – К тому же на свете нет ничего однозначного. Смерть порождает жизнь… так любит говорить моя мать.
– Стало быть, у тебя есть семья? – спрашиваю я. Не знаю, почему мне в голову раньше не приходило, что и у беззаконников могут быть чувства… может быть семья.
Но ответа не следует.
– Послушай, мне совсем не хочется быть здесь – точно так же, как и тебе. Я просто пытаюсь вести беседу.
Он продолжает молчать.
Я шумно выдыхаю.
– Ну, как хочешь.
– У меня есть мать. И шесть сестер, – говорит он, не отрывая глаз от фигурок, стоящих на полке над очагом.
Я считаю их – семь штук. Я думала, они олицетворяют тех девушек, которых он убил, но вдруг это его семья?
– Шесть сестер? – спрашиваю я, пытаясь лечь так, чтобы лучше его видеть, но я слишком слаба. – Мне казалось, у женщин предместья не бывает столько детей.
– Верно, не бывает. – Он вешает котелок над огнем. – Это не кровные дети. – Он поворачивается ко мне, но не смотрит в глаза. – Моя матушка… она удочеряет девочек, которые никому не нужны.
Я пытаюсь понять, что он хочет этим
